— А пока, — сказал он Николе Цветкову, — ты запри хан, а я пойду в село приготовить к утру коня.

Никола так и сделал, и хан погрузился в тишину. Но вот раздался стук. Никола подумал, что это Христо вернулся, и пошел открывать. Но не успел он дойти до двери, как удары зачастили и кто-то крикнул:

— Открывай дверь, трактирщик!

Никола все понял.

— Полиция! — сказал он Левскому.

Как потом рассказывали жители Какрина, около полуночи по дороге из Ловеча прибыл конный отряд полицейских и расположился в долинке перед селом.

Левский, схватив два пистолета, выскочил через заднюю дверку во двор и бросился к забору. Когда он был уже готов его перескочить, раздались выстрелы. Пулей срезало край уха. Левский заспешил. Оставалось только спрыгнуть с забора и бежать. Но штанина зацепилась за что-то, и он упал лицом вниз. Навалились полицейские, прижали к земле. Сильным рывком Левский сбросил их с себя, поднялся, но тут же снова был сбит, вторично раненный ножом в ухо и в голову.

Уже светало, когда от постоялого двора тронулась телега. На ней охраняемый полицейскими сидел Левский. За телегой семенили, привязанные к ней, Никола Цветков и Христо Цонев Латинец.

Чтобы удостовериться, Левского ли они арестовали, полицейские, выехав за село, стали жестоко избивать Цветкова. Но он упрямо твердил: «Я не знаю этого человека».

На опустевшем постоялом дворе остался лишь всеми забытый конь Николы. Три дня он стоял голодный, седло сползло под похудевшее брюхо. На четвертый день отвели коня в Ловеч и пустили пастись на окраине города. И никому не пришло в голову «обыскать» коня. Отец Николы, подкупив турка, вернул лошадь к себе на двор и седло забросил на сеновал. Так и пролежало оно там, пока не пришло из тюрьмы известие от Николы, чтобы вскрыли седло, вынули из него документы комитета и передали Сирковым. Так был спасен архив организации.

В Ловече Левского доставили в уездное правление и там заперли. Здесь его навестил поп Крыстю. Поздоровавшись, он спросил:

— Дьякон, как это случилось?

— Что случилось, то случилось, — холодно ответил Левский.

Так, подтвердив, что арестованный действительно Левский, поп Крыстю завершил свое предательство.

В тот же день из Ловеча выехали две телеги, охраняемые двадцатью конными жандармами, и на полной скорости помчались в Тырново, «Повозки с нашими товарищами, — писал современник и биограф Левского Захарий Стоянов,— так быстро мчались, что, мне думается, в Турции до этого ни почта, ни султанский курьер не преодолевали пространство с большей быстротой».

Неподалеку от Тырнова арестованных посадили в почтовые экипажи. Под конвоем двухсот конных, под бой барабанов Левского и его товарищей ввезли в город. Власти торжествовали: наконец неуловимый глава бунтовщиков в их руках. Сам тырновский мютесариф пожелал говорить с Левским в присутствии членов меджлиса. Вся городская знать пришла посмотреть на того, кто угрожал ее благополучию.

Трижды за день устроили допрос. Ночью, видя бесцельность запирательства, Левский назвался своим именем:

— Я Васил Левский! Меня зовут также Дьяконом.

Но, отвечая на вопрос, чем занимался в Болгарии, он выставил себя лишь скромным защитником соотечественников от экономического гнета со стороны пробравшихся в Турецкую империю европейских спекулянтов:

— Я не разбойник, как вы меня называете, я человек, как и все болгары, с той лишь разницей, что люблю народ свой, а это не является грехом ни для кого. На нашу землю нахлынули разные европейские спекулянты, они мало-помалу завладели Оттоманской империей, ее железными дорогами, фабриками. Из них, из иностранцев, предпочитают набирать докторов, инженеров. А разве нет среди болгар достойных людей? Но правительство их презирает. Это заставило меня пойти в народ, чтобы открыть ему глаза. Правительство, вместо того чтобы помочь мне в этом, стало меня преследовать как разбойника и бунтовщика... А я всего лишь хотел помочь народу прозреть, пока его не закабалили хитрые европейцы. Я хотел даже сам рассказать султану о нуждах народа. Вот какова моя цель. Если это преступление, то поступайте со мной по своему усмотрению.

Левский не терял надежды вырваться из рук врагов. Он попытался создать у них впечатление, что он не посягает на устои турецкого господства в Болгарии, что намерен добиваться улучшения положения своего народа с помощью самого султана, что он не бунтовщик, а всего лишь один из многих болгарских патриотов, которым, равно как и туркам, не нравится иностранное засилие.

Но мютесариф понял маневр и ответил с восточной любезностью:

— Это верно, и мы это видим. Но что делать — такова воля султана... — и лукаво добавил: — А не скажешь ли ты, кто с тобой еще был, кто тебе помогал?

— Весь болгарский народ мне помогал. Со всем народом я работал и никого в отдельности не знаю.

Больше ничего от Левского добиться не смогли.

Пока шел допрос, друзья Левского искали пути к его освобождению. Днем заседал Тырновский комитет. После неудачи связаться с Левским через врача решили ночью поджечь помещение, где находились арестованные. Но сделать этого не смогли.

...Ранним утром фаэтон под большой охраной мчал Левского и двух его друзей в Софию.

Под грохот колес иногда удавалось перекинуться словечком.