Боевые корабли Мстивоя Ломаного зимовали внутри крепости, в особых клетях. Ухоженные, славные корабли. Мореходы уже начинали их беспокоить, подмазывать варёной смолой, проверять волосяные шнуры между досками. Вскроется Нево, их спустят на воду, и мы сядем грести. Потом вождь затеет поход, пожелает разведать, как там живут на севере и на юге, поблизости и вдали. Может, заглянет в наши места. А появятся с моря разбойничьи лодьи под полосатыми парусами, захотят пройти Сувяр-рекой на восток — он их не пустит. А если на тех кораблях придут к нам датчане, случится лютая битва, и над воротами Нета-дуна прибавится черепов. А в дружинной избе на время станет просторней. И первыми, конечно, погибнут неопытные новые кмети. Может быть, среди них назовут и меня.

Я всё чаще задумывалась, как это я замахнусь убить человека. И как это другой человек занесёт руку отнять мою жизнь. Я пришла в Нета-дун, я пыталась стать воином вовсе не потому, что мне нравилась кровь и голос стрелы, бьющей в живое. Да что объяснять, я, по-моему, довольно уже говорила, умный поймёт.

Я наловчилась драться — парни-ровесники меня обходили, предпочитая возиться между собой. Старые гридни порой приходили размяться, помучить нас, молодых, и мяли как следует, а мне казалось — вполсилы. Я дважды вывихивала левую кисть, приучаясь драться мечом, но Славомир больше не сыпал едкими шуточками, гоняя меня вдоль забрала, туда и сюда. А Хаген удовлетворённо кивал, добавляя песочку в мешки которые я держала в вытянутых руках.

…Всё так, но здесь мы играли, а в бою будут стараться убить.

Я пыталась представить, как это случится. Лучших воинов и самого воеводу пятнали страшные шрамы, и каждый шрам был когда-то живой, стонущей болью. Меня однажды схватил за ногу волк, вспорол меховые штаны. Двое корелов, приведённые Молчаном, на руках отнесли к себе в дом, зашили бедро. Я натерпелась тогда, думала — до старости хватит. Теперь понимала: в бою будет во сто раз больней и страшней. Вопьётся железо, разрубит кости топор, занесённый беспощадным врагом… отлетит прочь рука, только что убиравшая волосы за ухо, покатится незнакомым обрубком, никогда больше не шевельнёт ловкими послушными пальцами… Или нога в новеньком сапоге, как у Плотицы, когда его ударили под щит. Ссекут голову с плеч — буду я ещё что-нибудь понимать, когда мой затылок легко стукнет о доски, метнёт по палубе косу, так никем и не расплетённую?.. А в плен возьмут и распознают, что девка?..

А будет судьба, и я кого-нибудь уложу перед тем, как свалят меня.

Я стреляла зверей, но они не сердились. Я знала. Я била без промаха: звериные души легко возносились в ирий, и Дочь с Матерью скоро дарили им новую плоть, позволяли опять родиться в тёплом гнезде… А человек? Мне снились жуткие сны: я разила мечом, и поникал чаземь зарубленный, и, падая, всё не сводил с меня глаз, уже полных чего-то, неведомого живым…

Мой побратим сознался потом — и его язвило подобное. Не выходило у нас посмотреть неведомый мир и новых людей, не заплатив жестокой цены. Нам обоим казалось: от девяти копий мы, помолясь, увернёмся. И в святой храмине, принимая на тело огненное Соколиное Знамя, уж как-нибудь не оплошаем. А вот пробежать по тёмному лесу да первому встречному, не щадя и не слушая жалоб, выпустить кровь…

Не обагрив меча, не видать воинского достоинства. Но, добившись его, не потерять бы иного, неназванного и неоценимого… Того, что всё ещё несло меня через жемчужное море, не позволяло душе обрасти шершавой корой…

Славомир, брат вождя, был на все руки умелец. Облюбовал уголок в корабельном сарае, затеял новую лодку. Звал меня посмотреть. Половина девок в деревне от зависти умерла бы, а я — не пошла. Честно молвить, боялась я лишний раз ему улыбнуться. Присватается ещё. Я же помнила, как он сам рассуждал про колышки и серебро.

Славомир обшил лодку тонкими досочками, осмолил и оклеил полосами берёсты. Вытесал вёсла и велел мне примериться: не слишком ли тяжелы.

На всех кораблях были лодки, и не по одной… Зачем лишняя? Славомир приладил уключины, вырезанные из крепких корней, в одной руке вынес лодочку из сарая и хлопнул ладонью сперва её по гладкому боку, потом — меня по спине:

— Володей, Зимка! Лето придёт, станешь рыбку ловить, меня угощать!

Помню, я лепетала какие-то слова, благодарила варяга… А саму так и жгло нехорошим стыдом оттого, что не был он Тем, кого я всегда жду.

Прекрасен и страшен день Посвящения!.. Мы, отроки, мучились ожиданием и в то же время не прочь были бы подальше его отодвинуть. Боялись все, боялась и я, но мой страх был другим. Парни трусили тяжкого испытания, я же предвидела — уготовит мне вождь что-нибудь. Чтобы ещё год сидела в молодших, стирала порты и прислуживала за столом. А повезёт — совсем ушла из дружины. Он ведь и к отрочеству едва меня допустил. И ему дела нет, если мне из Нета-дуна некуда уходить…

Минули весенние праздники Рожаниц и Ярилы, прилетели на вскрывшиеся озёра звонкоголосые птицы, высох и побелел на святом дереве череп жертвенного оленя. Зазеленели нежные листья, недолго осталось ждать первой летней грозы… И как та тишина перед грозой, пало в гриднице ожидание. Всех враз не испытывают; вот мы и силились угадать, кто окажется первым. Быть первым никому не хотелось. Всегда лучше взглянуть, как оно выйдет с другим, освоиться, примерить к себе. Первому не на кого оглядываться, он торит лыжню, ему трудней всемеро.