Когда кто-то интересуется его семейным положением (просто поразительно, сколько молодых женщин на конференциях и вечеринках спрашивают его в лоб: “У вас кто-нибудь есть?”), он отвечает: “Я живу с подругой, она моя гражданская жена. У нас ребенок”. Конечно, он никому и словом не обмолвился о своей свадьбе и рад, что Гарольд вращается в более высоких сферах и потому редко бывает в журнале, иначе без конца подмигивал бы гнусно и намекал.

Политические перспективы Мартина неуклонно улучшаются; он рассчитывает, что партия выдвинет его кандидатуру где-нибудь в захолустье на Севере, и надеется, что он там не пройдет. Эти выборы желательно проиграть, тогда ему предложат какой-нибудь проходной округ поближе к Лондону. Хетти ведь ни за что не согласится уехать далеко от Лондона, он это понимает.

Вот Агнешка — та поехала бы за ним хоть на край света, но он ведь живет не с Агнешкой, а с Хетти.

Агнешка по-прежнему ухаживает за Китти, спит в своей собственной кровати, подает Мартину и Хетти еду, по-прежнему внимательна и услужлива, и, казалось бы, все хорошо и прекрасно, только теперь она почему-то плачет у себя в постели по ночам. Они слышат через стенку, как она тихонько всхлипывает и давится слезами. Чего ей не хватает? Что им надо сделать, чтобы она перестала страдать?

— Да что с ней такое происходит? — спрашивает Мартин. — Она не дает мне спать, а если я не выспался, я не могу писать.

— Мы столько для нее сделали, больше уже просто невозможно, — говорит Хетти. Не слишком-то Агнешка радуется, маловато выражает ей благодарности.

Мартин толкает Хетти локтем в бок, тихонько смеется и шепчет — они всегда разговаривают в постели шепотом:

— Почему невозможно? Возможно.

— То есть взять ее к нам в постель, как мы раньше брали Китти, пока в нашей жизни не появилась миссис Аркрайт и не объяснила, что этого делать нельзя? Нет, Мартин, ничего не выйдет. — Хетти говорит все это шутливо.

— Зачем ты называешь ее миссис Аркрайт? — говорит Мартин. — Звучит как-то неприязненно.

— Ах да, она ведь теперь твоя жена, и ты должен ее защищать. — Хетти и вправду чувствует, как в ней шевельнулась неприязнь. — Очень рада, что она вызывает у тебя именно те чувства, какие должен испытывать муж.

— Ну что мне делать, что? Это все ты же придумала. Не выношу женских слез. Вот уж шантаж.

Хетти спрашивает Агнешку, в чем дело, но Агнешка лишь качает головой и говорит: “Нет, нет, все хорошо”.

Китти надоели слезы, и она больше не пытается слизывать их язычком.

На следующую ночь, а может быть через ночь Хетти и Мартин занимаются любовью чуть более раскованно и шумно, чем обычно, они уже над собой не вольны. Потом Мартин говорит:

— Раз уж мы не можем жить без нее, надо нам что-то придумать, чтобы можно было жить с ней.

За стенкой начинают рыдать еще более бурно.

— Что бы ты там ни придумал, в свою постель я ее не положу. — Не надо бы Хетти этого говорить, она ступает на опасную территорию, сама это хорошо понимает, но удержаться не может.

— Господь с тобой, Хетти, ничего подобного у меня и в мыслях не было, — говорит Мартин. — Ты ведь не знаешь, о чем я думаю.

Вечно Хетти кажется, будто она знает, что происходит в его голове, и как же его это злит! Оба они принимают снотворное. Хетти засыпает, Мартин нет.

Мартина пугают его собственные мысли. Агнешкины слезы его возбуждают. Вскочить бы нагишом с постели и прямо сейчас оттрахать ее.

Она бы тогда перестала плакать.

Он мечтает об этом в журнале все дни напролет. Агнешка ведь его жена.

На днях она гладила, склонившись над гладильной доской, на ней была желтая кожаная юбка Хетти. Длинные ноги — голые, он видел, как играют ее мускулы выше колен сзади, и ему пришлось уйти в ванную, чтобы успокоиться. Нет, нет, он любит Хетти. Он не любит Агнешку. Хетти его женщина, ради нее он отказывается от встреч с девушками, которые заговаривают с ним на конференциях. Хетти мать его ребенка — Хетти, а не Агнешка, хотя, без сомнения, Агнешка больше заботится о Китти, чем Хетти. Китти уже знает довольно много слов, она произносит их чуть нараспев, как Агнешка, и чуть пришепетывает. “Боззе мой!” — лепечет она, копируя Агнешку. Хетти она не подражает, не чертыхается. Знает, что лучшее украшение маленькой девочки — добрый нрав и милота, а вовсе не напористая самоуверенность Хетти.

Он умиляется, видя, с какой нежностью Агнешка улыбается Китти, ее верхняя губа так восхитительно приподнимается, показывая зубы, — ни у кого на свете нет такой волнующей улыбки! И как тут не злиться на Хетти, это она заманила их всех в эту ловушку, поставила перед ним такую приманку. Что ж, сама заварила кашу, теперь пусть сама и расхлебывает. Мартин засыпает. Шестой час утра.

На следующую ночь он чувствует, что все, он больше ни минуты не может выносить Агнешкиных рыданий. И включает свет. Одиннадцать часов. Уже почти два часа, как все они легли спать: и Хетти, и Мартин, и Агнешка, и Китти, и даже котенок Сильви. Все ложатся спать рано, чтобы днем чувствовать себя бодрее.