— Ладно, дед, не тужи! Сейчас узнаем, что там происходит.

На другом конце села раздавались крики и вопли. Все бежали к барской риге.

— Повесился, повесился! — кричали в толпе.

Кузьма с двумя парнями, оставив Листрата с обозом, подошли к народу. Под навесом увидели повешенного. Это был молодой человек, полуголый, на спине кровавые рубцы от ударов кнутом. Лица разглядеть было невозможно, оно распухло и покрылось запекшейся кровью, да и голова вся в зияющих порванных ранах, череп раздроблен. Над мертвецом причитала седенькая старушка, по-видимому, мать несчастного. Её успокаивал стоящий рядом седой бородатый старичок. Сам он весь дрожал и приговаривал:

— Эх, Ефим, Ефим! Вражья пуля не догнала тебя, а барского кнута устыдился. Нашел, чем спасать себя …

Невдалеке плакала и причитала девушка, закрыв лицо платком. Видать, невеста.

— Дивитесь, дивитесь, люди, какие издевательства терпим мы от своего хозяина! Если уж он с защитником Отечества так обошелся… — громко объявил немолодой мужик, черноволосый, как цыган. — Родились мы рабами, таковыми, знать, и околеем. Сами за себя постоять не можем. Стыд и позор!

— А ведь это, никак, Роман Фомич? — удивился Кузьма. — Точно, он!

Это был тот самый нищий, которого лет десять тому назад Кузьма Алексеев вместе с сыном Николкой вытащили из-под ног разъяренной толпы на Макарьевской ярмарке. От голода, наверное, помутнело у него в голове, вот и свалился в торговом ряду… А теперь от него вся губерния дрожит, стоит только сказать: Перегудов!

— Домой отнесите несчастного, незачем полицейских ждать, — скомандовал мужчина. И добавил: — Где его орден? Найдите и похороните вместе с ним …

Кузьма пробрался сквозь толпу к чернявому.

— Здорово, Роман Фомич! — поприветствовал он.

Тот удивленно распахнул глаза. Потом, вглядевшись, узнал:

— Ух ты, мать честная, да это ты, никак, Кузьма Алексеевич! — Обрадовался встрече Перегудов. — В эти места какой тебя ветер занес? Ну да ладно, потом об этом … Нам тут дело надо решить. Где он, клещ этот, Крутов ваш? — обратился он к собравшимся.

Толпа ринулась к дому барина.

— Вяжите садовников, кучеров вяжите! — кричал Перегудов грозным голосом. — И двери, двери все открывайте! Чтоб ни одна мышь не спряталась. Быстро, быстро! — И сам первым бросился в каменный дом.

Седой, словно лунь, дворецкий, заикаясь, сообщил, что хозяин с женой, как услышали набат колоколов, сели в карету и умчались в Лысково.

— Где бургомистр? — крикнул дрожащему старику Перегудов.

— Вместе с ними подался! — опять икнул дворецкий, а у самого, чувствовалось, душа в пятки ушла.

— Врёшь, паскудина! — крикнул кто-то. — Бургомистр недавно по саду прохаживался!

Дворецкого свалили с ног и стали пинать. Женщины хватали, что попадало под руку: вазы, чашки-ложки, срывали с окон дорогие занавески. Из подвалов выносили продукты: копченое мясо, топленое масло, муку, бочки с вином и соленьями…

— Сюда, сюда несите! — приказывал Перегудов. — В одну кучу.

Среди взрослых шныряли мальчишки. Все комнаты обежали, во все щели проникли — бургомистра нигде не было.

— Видимо, в самом деле убежал, подлец! — прохрипел Перегудов.

Вскрыли хлебную клеть. Там лари высотою в два человеческих роста. Из-под навеса выпорхнули ласточки. Перегудов, встав на пустую бочку, заглянул в ближайший ларь, нагнулся, вытащил из зерна камышовую трубочку и засмеялся:

— Ну, друзья мои, сейчас увидите чудо! Такое чудо, каких в жизни не видывали!

В ларе послышались какие-то стоны, с проклятиями из него высунулась лохматая голова бургомистра. Он чихал, кашлял и вопил.

— Вот гад, думал, что он всех умнее! — Перегудов за ворот вытащил бургомистра на свет божий и швырнул на землю.

А в доме и во дворе продолжалась суета. Избитый дворецкий метался среди людей и умолял:

— Православные, не разбейте иконы! Это непрощенный грех. По домам их лучше разнесите. Портрет Александра Павловича не трогайте. Зачем он вам?

— А энтого куда? — спросила растрёпанная баба, державшая портрет Екатерины II.

— Эту в костёр, — крикнул ей кто-то. — Развратница была великая…

В распахнутые окна бросали мебель, ковры, зеркала. Во дворе вскоре выросла большая куча добра, которую собирались поджечь.

Бургомистра готовились повесить на березе. То и дело раздавалось со всех сторон:

— Он беременную ногами пинал!

— Кузнеца села псами порвал на куски!

— Повесить собаку!

На сук березы накинули вожжи, один конец завязали на шее бургомистра, потом подняли на скамеечку.