— Отдохни, игумен! Слава Богу, жив остался, и то хорошо! — ласково успокаивал князь.

На монастырский двор седоков рысаки доставили быстро. Корнилий, по-прежнему ни слова не говоря, открыл двери церквушки, которая не топилась зимой, и куда он всегда отправлялся во имя спасения собственной души. Во внутрь за ним прорвался сердитый ветер. Князь остался у саней. С шубы своей и с утепленных сапогов игумен стряхнул налипший снег и вытащил из кармана огниво. Вспыхнувший фитилек прислонил к оплывшему огарку свечи. Церквушка немного осветилась.

На престоле мерцал залегший снежок. Иней паутиной раскинулся на стенах и потолке. Врывающийся в дверь ветер бешено царапался, словно голодная собака острыми когтями.

Корнилий встал на колени и стал молиться, благодаря Господа за свое спасение. Молился долго и жарко, совсем забыв, что его ждет гость. Тот сам напомнил о себе жестким окриком:

— Игумен, пойдем-ка в тепле поговорим. Забот достаточно.

Корнилий, кряхтя, поднялся.

В трактир Строганова Гераська Кучаев похаживал частенько. В душном помещении, где не продохнуть от пота и вони, он встречался с разными людьми. Любопытно было узнать что-нибудь новенькое, услышать поговорки и песни. Нередко и сам играл на дудочке. Пьяненькие мужики слушали его с превеликим удовольствием. К трактиру прилепились два этажа с комнатами. В них останавливались на ночлег русские и заграничные купцы, хозяева лодок, рядовой люд батрацкий и даже ярмарочные бродяги. Богатые на пуховых постелях нежились, для нищих на полу нижнего этажа солома была мягче пуха — главное, под крышей, в тепле. Пьяному в стельку какая разница, где спать, куда прислониться!

Гераська вошел в трактир. За длинными столами сидело человек двадцать. Пили, разговаривали, сухими рыбьими хвостами давились, словоблудили. К его удивлению, тут были и двое монахов, которые прошлой осенью рыли канаву в лесу. Напротив них сидели дядя Увар с Вавилою. В конце стола, словно часовой, с кувшином вина в руках стоял половой, ждал новых приказаний.

Увидев Гераську, дядя Увар даже губами своими чмокнул:

— Вот и музыкант наш явился! Ну, мордвин, где твоя дудка?

— В бараке оставил, — ответил Гераська.

— Это плохо, парень. Без музыки сюда не являйся!

Дядя Увар сверлил взглядом парня, а сам краем глаза за дочерью Екатериною подглядывал. Она принесла в трактир корзину пирогов и сейчас торговалась с трактирщиком, пытаясь побольше за них выручить. Красавица дочка, стройная, как тростиночка, в самом соку! На прошлой неделе за одного русского мужика выдал было, у того жена в прошлом году померла, на руках остались двое ребятишек. Но Катеринушка разрыдалась: не пойду за него, и все тут! А почему бы и не повенчать их, скажите на милость? Он богач, первый во всем околотке!

Вавила потянул Кучаева к себе, место освободил.

— Садись, Гераська, около винного кувшинчика не грех и повертеться. Чего такой грустный?

Парень молча втиснулся в ряд друзей, тяжело засопел носом.

Монахи, сидевшие за столом, спрашивали о каком-то дубе. Вавила взъерошил свои волосы пятерней, взмахнул рукою, точно кувалдой.

— Служители боговы, ну откуда мне знать про то? Когда я в Лысково приехал жить, древних деревьев уже не было. Из людских уст, правда, слыхивал: был такой дуб, да башку ему молнией снесло.

— Да где хоть то место, на котором он рос? Не покажешь? — пристал к Вавиле, как репей, монах с огненными волосами. Борода его свисла до самого пояса лошадиным хвостом, нос обвис и был похож на мерзлую репу.

— Там, где дубочки росли на кочке, — ответил Вавила, окинув монахов быстрым проницательным взглядом: — Зачем вам дался этот дуб?

Монахи не ответили, а только о чем-то пошептались друг с другом. Налили пива. Вавила бросил серебряную монету, половой на лету подхватил.

— Еще принести? — спросил он с поклоном.

— Принеси, если не шибко устал. Нам торопиться некуда, — засмеялся Вавила.

— Ус-пе-ем!! — крикнул и Увар.

Язык его уже заплетался, в глазах играли бесовские огоньки.

— В самом деле, братцы, зачем вам сей дуб понадобился?

Монахи переглянулись друг с другом, пробурчали что-то себе под нос.

Половой принес наполненные до краев большие кружки, поставил их в конце стола — не опрокинули бы пьяненькие.

— А вы знаете, кто пиво первый выдумал и сварил? — нарушил неловкое молчание Увар и подмигнул Гераське. — Не слыхивали? То-то… Эрзяне, вот кто! Послушайте, как это было, пустые мозги! В одном селе, ну скажем, в Сеськине, черт косолапый к одному мужику в работники нанялся. В ту весну этот мужик, как все остальные, не в поле рожь посеял, а в темном лесу, посреди болота. У людей от летнего зноя все посевы высохли, а черт амбары хозяйские хлебушком до отказа наполнил. Мужику излишек зерна некуда было девать — осень была непогодной, всюду грязь непролазная, дороги развезло и на базар не проехать. Черт и научил хозяина пиво варить. Для погубления душ.

Увар хитро оглядел собеседников и, потирая ладони, продолжил:

— А слышали, что в пиве три крови перемешаны? Не слышали?.. Эх вы, тетери!

— Врешь ты все! — засмеялся Гераська. Он знал, что Увара хлебом не корми, только дай язык почесать.

— Ладно, открою секрет! Это — лисья, волчья и поросячья…

На Увара уставились, раскрыв рот.

— Сами подумайте. Человек выпьет немножко — глазища становятся хитрющими. Выпьет много — взбесится, убить может. Наполнит живот свой до отказа — в грязь плюхнется!