Этот роман — лирическая хроника жизни современного эрзянского села. Автора прежде всего волнует процесс становления личности, нравственный мир героев, очищение от догм, которые раньше принимали за истину.
Первая глава
Низко плывущие густые облака, кажется, еще более утяжелили мартовскую ночь.
В селе Вармазейка всё погрузилось во тьму. Лишь в некоторых домах мигали огоньки. Только Дом культуры осветлял улицу всеми окнами. Там шло собрание: скоро посевная, сельчане решали те вопросы, о которых переживали всю долгую зиму.
Первым взял слово председатель колхоза Вечканов. Ивану Дмитриевичу под пятьдесят. Низкого роста, сухощавый, из-за трибуны виднелся только его длинный нос и широкий лоб, на который то и дело спадала черная прядь. Говоря об общественных делах, председатель махал руками, как будто показывал, на которое поле вначале выходить, на которое — после, и чем там заниматься. Наконец-то закончил речь, сел на место, стал платочком вытирать вспотевшее лицо. И цифры, видимо, в пот бросают…
Встал Ферапонт Нилыч Судосев, сельский кузнец. За глаза в селе его звали Човаром (ступой): то ли за острый язык, то ли за неустанный труд в кузнице. Разговор перешел на другую тему, и это больше всего встревожило людей.
— Недавно я ездил за мукой в магазин — раздался точно бьющий о кувалду его голос. — День задарма пропал: муки не купил, расстроился. Нет муки — да и все тут. Дело, конечно, не в ней, а в том, что не заботятся о людях. Тогда, спрашивается, чем занимался всю зиму председатель сельсовета? Кивнув в сторону президиума, прибавил: — Это я тебе говорю, Куторкин!
— Бей, бей его! — подбодрил сзади чей-то голос. — Семен Филиппыч одно знает — «лишнее» молоко собирает. Коровы у меня нет — осенью продал — постарела. А Куторкин, видать, моего быка тоже счел за дойную корову.
Все катом покатились от смеха.
Судосев продолжал:
— Здесь наш председатель сказал: все трактора отремонтированы. Где все, Иван Дмитриевич? «Дизель» Варакина до сих пор в мастерской. Не собранными стоят четыре культиватора, да и сеялки в снегу…
— Ты, Ферапонт Нилыч, точно ревизор, — усмехнулся Куторкин. Он сидел в президиуме, и, как сова, смотрел в зал. — До выхода в поле еще цела ков1…
— Ковось, нама, ков, ды эрьвась якшамосо синди подков. Сам знаешь, — Судосев с прищуром посмотрел Куторкину в глаза, — некоторые среди нас не столь работают, сколь о карты трут руки. Недавно зашел в дом механизатора, там Вармаськин с тремя практикантами дамами вальтов покрывают…
Когда прекратился смех, Судосев стал рассказывать о том, как они готовят семена, чего не хватает в хозяйстве.
Затем слово взял агроном колхоза Павел Иванович Комзолов. Не успел подняться на трибуну, неожиданно от двери во весь голос закричали:
— По-ж-ж-а-р-р!
Все гурьбой кинулись на улицу. У Суры полыхало большое зарево. От летящих искр и огня небо покраснело раскаленной сковородой, словно по нему разлилась летняя заря.
Бам-бом! Бам-бом! — всем своим звоном бил-плакал пожарный колокол, извещая о постигшем село горе, звал тушить пожар.
Горела конюшня, где держали купленных в прошлом году племенных лошадей. Когда люди прибежали на пожар, дед Эмель, конюх, успел их выпустить. Лошади испуганно неслись вдоль пылающей конюшни и громко ржали.
— Ой, Гнедой на смог выскочить, Гнедой! — махал руками старик. Подбежал к воротам и стал кричать: — Оть, оть, оть! — Навстречу полыхнуло пламя. Конюх отпрянул в сторону.
Комзолов схватил попавшие под ноги оглобли, побежал с ними в другой конец двора, к левым воротам. Они были под замком.
— Эх, пустая голова, до сих пор не догадался, держишь их закрытыми, — проклинал он конюха.
Оглоблями оторвал петлю, ворота рухнули под ноги. Комзолов кинулся внутрь длинного двора. Там дышать было нечем. В нос бросился запах горелого сена и мяса. В левом углу, недалеко от Гнедого, лежа на спине, бил ногами жеребенок. Комзолов понял, что ему уже помочь нельзя, — при выходе, наверно, помяли, и он бросился к жеребцу.
Передние ноги Гнедого были опутаны кожаными вожжами, привязанными к вбитому в стену штырю.
«Вот почему бедняга не мог освободиться!» — промелькнуло в голове у Павла Ивановича. Хотел выхватить вожжи, но жеребец близко не подпускал: лягался. Комзолов бросился к ближнему окошку, локтем разбил стекло, крикнул на улицу:
— Топор дайте!
…Когда агроном вышел за жеребцом, тающий под ногами снег показался ему расстеленным жёлтым платком. Голова кружилась.
Люди швыряли снег на горящие бревна. То и дело слышалось:
— Разве так потушишь!? Нужна вода или песок.
— Где ж пожарная машина?
— Э, друг… Пожарники такой народ — сейчас, наверное, дрыхнут и видят шестой сон.
— Не мели языком. Вон едут.
— Едут — то едут, а пользы как от козла молока. Бочка воды для такого огня что плевок.
Вечканов суетился около сломанных ворот, успокаивал людей:
— Хорошо хоть лошадей спасли. Конюшня старая — свое отжила. — Лошадей надо собрать, лошадей!
Огонь бушевал во всю мощь. Не выдержав, рухнули стропила.