— Завтра, — ответил государь, и его голос звучал радостью, — я торжественно предам земле прах моего несчастного, убиенного отца; пусть это послужит добрым началом моего царствования. Вам же, граф Орлов, я повелеваю явиться сюда, в лавру, в час дня и в глубочайшем трауре сопровождать гроб. Подробности траурного одеяния будут сообщены вам. Вы будете идти за гробом размеренным шагом, неустанно памятуя, чьи останки находятся там. Ведь это останки царя, которому пришлось перенести величайшее глумление людей, бывших его подданными и называвшихся его друзьями. Среди них был один, который подал своему государю кубок с отравленным питьем и силой заставил выпить… А когда яд подействовал не так быстро, этот негодяй бросил своего государя на пол, раздавил ему ногой грудь, размозжил голову, а потом еще схватил за горло и душил. Были там еще два предателя и негодяя, которые поспешили принять участие в гнусном цареубийстве. Это были князь Барятинский и лейтенант Теплов. Они обернули шею императора салфеткой и, стянув ее, задушили государя окончательно. Так довершили негодяи истязание мученика, сидевшего на русском престоле. Первый из них, отравивший и растоптавший императора, сейчас же вскочил на лошадь и помчался к императрице Екатерине, чтобы сообщить ей радостную весть. Неужели вы могли думать, что нам останется неизвестным имя этого злодея?

Говоря это, государь сверкающим взглядом впился в лицо Орлова, остававшееся скорбным, но спокойным.

— Ваше величество! — после недолгого молчания ответил Орлов. — Бывают моменты, когда преступник сам не верит в свое преступление, когда последнее кажется ему окутанным блестящим флером, видоизменяющим картину преступления. Страстность, недоразумение и уверенность, будто для благоденствия и славы возлюбленного отечества необходима перемена той или иной особы, могут подвигнуть отчаянного человека на очень рискованный шаг. В тот момент поступок представляется геройством. Но идет время, и все наносные приукрашивания срываются с преступления. И тогда оно представляется в своем истинном свете. И едва ли цареубийца мог быть счастливым после такого сознания, хотя бы его окружали слава, почести, богатство. То, что императрица Екатерина Великая не предала цареубийцы суду, вполне понятно. Но для ее величества было бы гораздо лучше, если бы она сделала это… Что же, время еще не упущено, и раз вашему величеству известно столько ужасных, злых дел, то следствие и суд, вероятно, не замедлят последовать!

— Об этом я даже и не думаю, — мрачно возразил Павел Петрович. — Право, суд, закон — все это хорошо далеко не во всех случаях. Закон и суд должны исходить из бесспорных доказательств, ну, а в некоторых делах трудно получить эти бесспорные доказательства. Да и что такое царский гнев и земной суд для цареубийцы? Если вся жизнь не научила его каяться и сожалеть о случившемся, тогда никакое наказание не поможет. Да, я знаю много дурного о графе Алексее Орлове, как знаю и его геройские дела… Ну да будет об этом! Итак, до завтра, граф!

Государь резко отвернулся от Орлова и пошел туда, где стояли остальные.

— Где же князь Барятинский? — громовым голосом крикнул он.

Жилы на его лбу надулись, видно было, что долго подавляемое бешенство теперь неминуемо вырвется наружу. Заметив это, Мария Федоровна поспешила подойти к нему поближе, чтобы быть наготове успокоить и смягчить его.

— Простите, ваше величество, но я не мог выполнить ваше приказание относительно князя Барятинского, — сказал Куракин. — Князя нет в Петербурге; он вчера вечером скрылся и, как говорят, намерен поселиться в отдаленных местностях Азии.

— Тем лучше! — отрезал государь, — У меня к этому господину непреодолимое отвращение, и, если он сам догадался избавить нас от своей особы, тем лучше. Кроме того, этим поспешным бегством он доказал нам, насколько нечиста у него совесть. Разумеется, в злодейской трагедии, стоившей жизни моему бедному отцу, он играл вторую роль. Он был самым обыкновенным палачом-наемником. Не правда ли, граф, — обратился он к Орлову, — я в этом прав?

Когда государь заговорил о князе Барятинском, Мария Федоровна, тронутая видом Орлова, обратилась к нему с участливым вопросом о здоровье его семьи. Таким образом, отвечая государыне на ее вопрос, Орлов был избавлен от необходимости ответить что-либо на гневную фразу государя.

Но, не будучи в силах справиться с прорвавшимся бешенством, Павел Петрович подскочил к старику, схватил его за грудь и принялся бешено трясти, приговаривая:

— Разве не так? Ведь князь Барятинский играл вторую роль в гнусном злодеянии, которым были прерваны дни жизни моего отца? Разве я не прав? Разве я не прав?

Орлов поник головой и молчал, чувствуя себя раздавленным, сломленным всей этой тяжелой сценой. Неизвестно, чем бы еще могла она закончиться, потому что Павел Петрович не знал границ в подобные моменты. Но взгляд его побелевших от бешенства глаз внезапно встретился с испуганным, просительным, умоляющим взглядом голубых, добрых глаз Марии Федоровны, он вздрогнул, отпустил Орлова, провел рукой по своему лицу и смущенно кинул:

— Попрошу завтра не опаздывать!

Затем он резко повернулся и быстро вышел из церкви.

На другой день с самого раннего утра к Александро-Невской лавре начали стекаться громадные толпы народа. Стар и млад спешили туда, чтобы занять место получше, откуда можно будет видеть вынос гроба и всю похоронную процессию, о которой циркулировали всевозможные странные слухи. Похороны, совершаемые через тридцать пять лет после смерти, казались чем-то страшным, таинственным, почти святотатством, и все с нетерпением ждали, когда же наконец начнется печальное торжество.

Приезд государя с семьей вызвал довольный ропот толпы. Но на этот раз народ радовался не тому, что так близко видит всю императорскую семью, а тому, что этот приезд знаменовал собой близость ожидаемого. И действительно, вскоре ворота монастыря широко распахнулись и послышались звуки погребального пения, возвестившего, что похоронный кортеж двинулся из монастыря.

Появление гроба с останками императора Петра III вызвало у зрителей возгласы удивления и даже какого-то смущения. Старый, почти истлевший, разваливающийся гроб был обвешан венками, составленными из самых ярких цветов. И это невольно заставляло думать о связи, существовавшей ныне между давно прошедшей стариной и молодым царствованием, явно желавшим вычеркнуть все разделявшее их расстояние.