Шрифт:
Через три месяца явился прокурор. Он явился в сопровождении смотрителя, жандармов, надзирателей. Прокурор был осанистый, важный. Несколько минут он задержался возле двери, ожидая поклона, но узник не только не поклонился, но даже не повернул головы в его сторону.
— Господин Мышкин, что вы имеете сказать представителю правосудия?
Мышкин повернулся и ответил твердо:
— У меня к представителю правосудия одно заявление и одна просьба.
— Какое заявление? — насторожился прокурор, сразу почувствовав, что перед ним сильный враг.
— Вот какое, господин прокурор. Мы, я и мои товарищи, не каторжники, а только люди, находящиеся под следствием. Мы даже не привлечены к суду…
— Но, несомненно, будете, — вставил прокурор.
— Даже если будем, — еще жестче продолжал Мышкин, — то до приговора не должны нести наказания. А между тем нас держат как осужденных уже на каторгу.
— Заключение в крепость, — заторопился прокурор, стремясь как можно скорее закончить опасный разговор, — есть мера пресечения, а всякая мера пресечения ограничивает права.
— Но это не значит, чтобы нас морили голодом, развивали чахотку. При том еще, что это за мера пресечения, которая длится вот уже второй год? Это равносильно наказанию.
— Следствие, господин Мышкин, почти закончено. В скором времени вам пришлют обвинительный акт. А какая у вас еще просьба?
— Просьба незначительная: разъясните, пожалуйста, своим коллегам, что по законам Российской империи мы, я и мои товарищи, не лишены ни гражданских, ни просто прав человека.
Прокурор вспыхнул:
— Мои коллеги не нуждаются в разъяснениях! Они свои обязанности хорошо знают!
— Тогда простите, господин прокурор, — склонив голову, вежливо сказал Мышкин. — Простите меня за то, что я жандарма принял за представителя правосудия.
— Что?! — взревел прокурор.
— Именно то, что вы слышали. — И повернулся к прокурору спиной.
…В летний день уже 1877 года смотритель вошел в камеру и, прежде чем Мышкин успел произнести свое ироническое приветствие, сказал:
— Надо идти в канцелярию.
Он это оказал таким тоном, словно в канцелярии Мышкина ждет что-то очень приятное. Мышкин вмиг собрался.
Во дворике он сначала замедлил шаг, потом остановился; четыре чахлых деревца, поникшие травинки, забор… Это уже стало его миром, и сердце защемило: опять куда-то переводят…
— Надо поскорее, — напомнил смотритель, — там ждут.
Слышен мягкий шорох Невы, бойкие гудки пароходов, гул города.
— Надо поскорее!
Смотритель увел Мышкина в канцелярию.
Серые своды, длинные столы — на них сплошными грудами лежали синие папки.
За столами четыре человека с изможденными лицами, горящими глазами.
«Товарищи», — понял Мышкин.
В комнате стояли часовые; в сторонке, стараясь не попадаться на глаза, жандармский офицер.
— Садитесь, — предложил офицер. — Читайте обвинительный акт. — Он указал на груды папок. — Найдите свое дело.
— Здравствуйте, товарищи! — громко сказал Ипполит Никитич, приветствуя сидящих за столом. — Я — Мышкин.
Пошли рукопожатия, объятия, взволнованные слова,
— Прошу заключенных не разговаривать, — сухо заметил жандармский офицер.
Но Мышкин продолжал говорить что-то теплое, дружеское: ведь эти люди ему дороги, он с ними давно знаком, хотя видит их впервые.
— Прошу прекратить!
— Вот я пожал руку товарищам и прекращаю, — бодро ответил Мышкин.
Он сел, потянулся к папкам и выбрал из общей груды объемистую тетрадь: «Особое присутствие правительственного сената. Предварительное следствие по делу о домашнем учителе [2] Ипполите Мышкине и других по Москве, произведенное Членом Московской судебной палаты Крахт, Высочайше назначенного для произведения следствия по государственным преступлениям, 1874 г.».
2
Звание «домашний учитель» присваивалось лицам, окончившим специализированное училище.
Мышкин подумал: «Для того чтобы заполнить такую тетрадь, нужно было три года…»
Он углубился в изучение дела.
В канцелярии стояла тишина, лишь изредка шелестели переворачиваемые страницы…
Вдруг — звон шпор, легкие шаги.
Мышкин обернулся.
— Фрузя! — воскликнул он, стремительно бросившись к девушке…
Это произошло так неожиданно, что и смотритель и жандармский офицер, растерявшись, обалдело смотрели на взволнованную пару.
— Фрузя? Ты в Петропавловке?