— Они ведь не имеют права…

— Интересно, главное, ничего не находят…

И все в таком роде, думай что хочешь. Врунишка.

По тому, как стрельнула глазом спешившая мимо в белом халатике и слышавшая последнюю фразу, я понял: и тут дядя Володя нашел очередную любовь. Вообще, во время нашего посещения на площадке возникали поочередно: брюнетка с высокой грудью, из соседней палаты, в своем халатике, шелковом в цветах, симпатичная врач среднего возраста, которая постояла, посмотрела на Марину и внезапно поспешно простучала каблучками вниз по лестнице в регистратуру, и юная сестричка — несколько раз медленно проходила, чтобы слышать, о чем говорят.

Не знаю, сколько осталось дяде Володе при его опасной худобе, будут ли оперировать и выйдет ли он отсюда, но было ясно, что и здесь, близко к самому краю жизни, женская любовь окружала и сопровождала его даже на операционный стол.

Мы уходили. Марина плакала. Володя махал нам вслед из окна. Ему предстояла серьезная операция, было ясно. Листья полетели нам вслед. Задул ветер и нарушил тишину.

Крупное яблоко стукнулось о землю пушечным ядром.

Киллер привычно прицелился и —

Дядя Володя от ужаса рассыпался на множество дядей Володь. Одни из них выглядели вполне живыми, из плоти и крови. Другие были плотными, но кое-где просвечивало. Одни были как будто постарше, виски и бородка подернуты сединой. У других усы и бородка были рыжевато-золотистыми, как рожь. Некоторые дяди Володи колыхались на ветру, будто узкие листы бумаги. Были и такие дяди Володи, которые растекались лужицами, и сразу было видно, ни на что не годны. Остальных расхватали влюбленные в дядю Володю женщины. Главное, всем что-нибудь досталось.

Что касается драгоценного креста, уж не знаю, натурального золота или подмены, то в руки господам из мафии он так и не дался. Стоило протянуть руку — проходила насквозь, рубины и сапфиры рябили родниковой водой, протекали — кровь и синька — сквозь пальцы, это была искусная голограмма. Возможно, что-то более новое. Обманщики обманули обманщиков.

Кое-что из происшедшего попало в газеты, но там так все извратили и переврали, по своему обыкновению, ничего похожего на то, что произошло на самом деле.

Один мой знакомый все удивлялся и поражался, почему в конце восьмидесятых, когда берлинская стена рухнула, не разразилась гражданская война. Я припомнил ему, что тогда обрушилась более капитальная стена, которая поддерживала гигантское сооружение — страну победившего социализма. И все повели себя так, как будто только этого и ждали. Если и была разница в мнениях, то сначала, «до демократии», она была незаметна. Хотя прежде общая мысль была такова, что стена простоит еще много лет. Тысячелетний рейх виделся монолитной громадой под голубым небосводом. Но то ли цемент был халтурный, из краденого, то ли строили ее, по нашему обыкновению, кое-как да поскорее. Как вдруг по гладкому полю широко разбежались трещины…

А когда рухнула, многих задела, иных погребла под собой, но к таким ли масштабам мы привыкли за двадцатый век! И тут мне припомнилась одна московская история тех лет, которая, возможно, произошла с моими хорошими знакомыми, может быть, многое прибавлено, и люди были другие, но что-то подобное я слышал тогда в московских компаниях. Ночью, на кухне, за которой бутылкой водки, как не поверить в необычное.

Так что с самого начала наша история представляет коллаж из того, что было на самом деле, из того, что додумалось на досуге, и просто слухов. Спрятал ее и сохранил в круглой жестяной коробке, как всегда, какой-то фанат-любитель. Но и теперь ее можно показать тем, кто интересуется.

Вырванный из середины человеческой комедии, кусок пестрой киноленты стрекочет и светится на рабочем экране, на монтажном столе. Завиваясь двойным серпантином, лента струится в корзину.

Это было еще при советской власти. Ранней осенью шел я по Ленинскому проспекту, непомерные масштабы зданий и асфальтовых промежутков между ними, не заполненные ни людьми, ни машинами, строили передо мной какую-то особенно нечеловеческую перспективу. Но люди здесь жили, как-то сторонкой спешили по своим делам, толпились в полупустых магазинах «за колбасой», сидели в кафе, где почти ничего не подавали, кроме советского шампанского и салата «оливье». В одно из таких кафе я решил заглянуть и выпить бокал, ну уж — и закусить что подадут. Денег, на удивление, брали немного.

Для чего был предназначен этот высокий зал со сводчатым потолком, в центре которого простиралась обширная овальная фреска: голубое небо, из которого сыплются парашютисты, — я не знал. Но сидеть на розовом стуле за пластиковым лиловым столом здесь было достаточно неуютно. По-моему, это было похоже на космопорт будущего, который атакуют пришельцы из других миров. При взгляде наверх именно это приходило в голову. Но бокал шампанского и шоколадку мне подали быстро, и я смог оглядеться.

Неподалеку от меня — блондинистый молодой человек, на первый взгляд, ничем не привлекающий внимание. Он посмотрел на меня. Резкие, заостренные черты лица. Нет, не он меня разглядывал. На столе — на голубом пластике — сидел крупный прусак, да, да, таракан, и, клянусь, рассматривал нас обоих. Во всяком случае, поводил усами в обе стороны.