Ласкину повезло: он только ушиб колено и расцарапал в кровь лицо.

— Схлопотал? — едко спросил Кузьма. — Специально ради вас, придурков, фрицы завтрак отложили. И не боятся, что ко-фий остынет.

— Ну, паразиты! — взъярился Ласкин, передернул затвор и принялся стрелять в сторону немцев.

Выстрелы затрещали по всей траншее — обозленные донельзя таким “горячим” приемом со стороны гитлеровцев, вновь прибывшие не жалели патронов. Ответили и немцы: возле траншеи начали рваться мины. Перестрелка разгоралась все больше и больше. Гитлеровцы встревожились не на шутку — обычно в условиях обороны передний край безмолвен, за исключением редких одиночных выстрелов или пулеметных очередей, выпущенных в основном для острастки, а тут такая пальба.

Вдруг из немецких траншей выскочили автоматчики и бросились вперед; за считанные минуты они преодолели нейтральную полосу и обрушились на опешивших новобранцев…

Ласкин опомнился только во второй траншее.

— Как же так, а, Кузьма? — растерянно спрашивал он Ситникова, который, прислонившись спиной к стенке траншеи, жадно дышал открытым ртом.

— Ну, что ты молчишь?! Стыдно… — Ласкин закрыл лицо руками и медленно опустился на дно траншеи.

— Стыдно… — кивнул головой Кузьма. — И вещмешки с

НЗ фрицам подарили.

— Вещмешки, говоришь? — вскочил Ласкин. — Жалко стало? Эх! Нам поверили, а мы… Как зайцы…

Неожиданно Ласкин вскарабкался на бруствер и закричал:

— Братва! Бей фашистскую сволочь! Ура-а!

Кузьма, не раздумывая, выскочил из траншеи и побежал вслед за Ласкиным. Крики “ура”, яростный свист всколыхнули передовую — пополнение в едином порыве устремилось на немцев. В траншее закипел рукопашный бой.

Ласкин вцепился мертвой хваткой в горло здоровенному детине и, рыча от злости, катался по дну траншеи. Кузьма орудовал штыком, как вилами на сенокосной страде. Но вот автоматной очередью раздробило приклад винтовки, и он, отбросив изуродованное оружие, пустил в ход свои здоровенные кулаки. Немецкий унтер-офицер подскочил к Ласкину, который уже оседлал обессилевшего противника, и взмахнул ножом, но ударить не успел — кулак Кузьмы попал ему в челюсть, и гитлеровец как подкошенный рухнул на землю.

— Крендель, век буду помнить! — Ласкин подхватился и бросился под ноги еще одному немцу, который пытался вскарабкаться на бруствер.

Повалил и, словно ветряная мельница, заработал кулаками.

— Вот тебе — дранг! Вот тебе — нах! Вот тебе — остен! Получи! Мать твою…

Уцелевшие после контратаки пополнения немцы бежали без оглядки. Возбужденные, радостные бойцы окружили пятерых пленных, которые, затравленно глядя на них, сбились в кучу, словно овцы на бойне.

“А я его как!.. А он меня… Нет, думаю, шалишь!”; “Ну я его штыком…”; “Вот присветйл, паразит, небо с копейку показалось”; “Ха! У тебя что. Меня под дых как двинул, думал, кони брошу. Хорошо вцепился за… Ох и завертелся он!”; “За что схватил? Ха-ха-ха!” — шутки, смех, бравада и горечь первых утрат…

В начале ноября роту, в которой служили Ласкин и Ситников, перебросили на другой участок фронта — там разворачивалась подготовка к расширению плацдарма возле поселка Невская Дубравка.

По Черной речке шла шуга.

— Пошевеливайся! Быстрее, быстрее! — поторапливал ротный.

Красноармейцы с опаской ощупывали посеченные осколками борта шлюпки, кое-где пробитые навылет; сквозь пробоины, законопаченные тряпками и деревянными пробками, сочилась забортная вода.

— Поше-ел!.

Тяжело нагруженная шлюпка вильнула в сторону, накренилась, но тут же выровнялась; зашлепали весла, и вскоре, обогнув последний поворот протоки, она вошла в Неву.

Густой серый дым висел над рекой. Ласкин закашлялся, ругнулся.

— Ничего, — подбодрил бойцов командир отделения. — Стерпится, зато фриц нас не видит. Взвод химзащиты старается, дымовую завесу поставили.

Где-то рядом разорвался снаряд, другой; шлюпку качнуло, кто-то охнул — угодило осколком.

— Головы, головы пониже! — скомандовал командир отделения.

Добрались благополучно. Попрыгали в воду и побрели к берегу. Сушиться было некогда — рота пошла в бой…

Ласкин с Кузьмой лежали в большой воронке от авиабомбы. Первая атака захлебнулась, бойцы откатились на исходный рубеж. Ласкин и Ситников, которые оторвались далеко вперед, возвратиться не успели — немцы ударили из минометов, и шквал осколков забушевал над полем боя.

Они лежали метрах в двадцати от немецких траншей. Оттуда, не переставая, строчил пулемет.

— Заткнуть бы ему глотку… — скрипнул Ласкин зубами.

— Попробуй… — Кузьма хмуро уставился в небо. — Закурить бы…

— Кому что… — с досадой посмотрел на товарища Ласкин.

— Не петушись, Колян. — Ситников вздохнул. — Умирать зря не хочется.

— Он сколько наших людей положил, а ты умирать… — Ласкин вытащил гранату.

— Постой, — придержал его за рукав Кузьма. — Как в атаку пойдут, тогда.

— Ладно, — поколебавшись, согласился Ласкин.

Рота пошла в очередную атаку. Пулемет, казалось, захлебывался от злости. Ласкин выметнулся из воронки и что было силы рванулся к пулеметному гнезду; пулеметчик заметил его, но на какую-то долю секунды замешкался от неожиданности: взмах руки — и граната легла точно в цель. Не останавливаясь, даже не пригибаясь к земле, Ласкин в несколько прыжков добежал до траншеи и свалился на голову немецкому солдату; следом за ним, сверкая белками глаз, прыгнул и Кузьма.