Автобус уже стоял на остановке, забирая в свое нутро последних пассажиров; несмотря на довольно ранний для праздничного дня час, народу внутри набилось порядочно. И все, как один, сошли на «Бунинской аллее». Двинулись в скверик у станции со стороны входа. Сперва просто топтались, перешептываясь, толпа росла, но покамест безмолвствовала, внутри нее гуляли разговоры, рождались и умирали слухи об убитых пацанах, об их родных, о том, что собираются делать менты, чтобы защитить своих, на какие подлости способен их род, и что надо встать на защиту, пока хачи не собрались с духом. Толпа явно разогревалась, с каждой минутой повышая градус внутренней температуры, однако, пока крышка общественного приличия еще держалась наверху, не давая выплеснуться содержимому бесед громогласно. Люди приходили сами по себе, узнав по сарафанному радио о случившемся, или услышав об этом тут же, привлеченные, притянутые толпой. Сколько здесь уже было – тысяч пять, а то и семь, не меньше, но никто не расходился, все ждали, сами не понимая, чего именно ждут. Терпеливо стояли, переминаясь с ноги на ногу.

Наконец, кто-то вскарабкался на скамейку. Она поднялась на цыпочки, будучи невысокого роста, ей плохо было видно взобравшегося. Только светлые всклокоченные волосы да рука в красно-белой спартаковской майке, поднявшаяся вверх, призывающая к тишине. Разговоры постепенно утихли.

– Вы просили имена, – крикнул мужчина, только сейчас она углядела маленький клочок бумаги в руке, плотно сжатой в кулак. – Я нашел вам имена. Все они… нет, я зачитаю. Старший в наряде, старший сержант Акопов Эдгар Акопович из Степанакерта. Сержанты Осипян Левон Акимович и Нерсесян Мурат Дадурович, оба из Еревана. Младший сержант Довтян Багдасар Шаваршевич из Армавира, – по толпе прошел ропот. – Да мы знали, кто они, – продолжал мужчина, – но теперь мы знаем поименно, кто убивает наших детей. Откуда они прибыли. Нам известно, – рев толпы перекрыл его голос, несколько минут она ничего не слышала и ничего не могла разобрать из-за разом вскинувшихся в небо рук и истошных воплей, перешедших в яростное скандирование: «Хачи! Хачи!».

Пока не прибыл первый грузовик с ОМОНом.

По толпе будто прошел электрический ток. Люди разом замолчали, напряглись, заволновались, сосредоточенно глядя на разворачивающихся в фалангу милиционеров, плотно закрывшуюся щитами, выставившими вперед дубинки, которыми немедля, едва только закончилась передислокация, начали колотить по щитам, создавая перед собой дополнительный барьер страха. Мужчина, стоявший на скамейке, не пошевелился, видимо, участвовал в подобном не раз – в Бутове многажды разгоняли демонстрации, все, кто собрался здесь, прекрасно знали, чем им грозит любое сборище. А потому сознательно бросили вызов двигавшимся на них щитам. Мужчина, внимательно вглядывающийся со своего возвышения, внезапно воскликнул:

– «Зубры» пришли. Своих покрывать нашей кровью! – и толпа немедля ринулась на омоновцев.

Она попыталась выбраться, но ее смяли, толкнув сперва по направлению к «зубрам», затем обратно. Едва не упала, лишь большая плотность толпы не позволила попасть под ноги. ОМОН ловко вклинился в ряды митингующих, стал дробить на группы, оттесняя от станции в скверик. Она оглянулась, несколько омоновцев рванулись к скамейке, однако мужчины в красно-белой майке на ней уже не было, он исчез столь же стремительно, как и появился.

Некоторое время происходила давка, прибывших сил правопорядка явно не хватало, масса никак не желала делиться, напротив, по прошествии какого-то времени, снова слилась воедино, выдавливая ОМОН из сквера на проезжую часть Бунинской аллеи. Проносящиеся машины сигналили в поддержку, толпа заводилась, в руках появились палки, вырванные у ментов дубинки.

К сборищу подъехала еще одна группа ОМОНа. Всего два грузовика, но хорошо вооруженных громил, занявших позицию позади коллег и изготовившихся стрелять слезоточивым газом. Через пять минут прибыло несколько расчетов пожарных машин, тушить накалившиеся страсти. И тут снова, как чертик из табакерки, выскочил спартаковец – выкрикнул заветное:

– Что черти черножопые, не можете русских сломить? – толпа взревела сызнова, опьяненная успехом.

Она только успела заметить, что на сей раз в кулаке, потрясавшем воздух, была не бумажка – заточка. Которая тут же пошла в дело, с хрустом раскурочив шлем ближайшего к нему противника. Послышался истошный крик и тут же радостный рев – толпа наконец-то почувствовала запах крови. Ощутила разом, как единый организм, что в этих недрогнувших римских фалангах, двигавшихся на них, можно проделать пробоины, бреши, можно рубиться на равных, можно отмстить за все, за все прошедшие побои и унижения, сколько их там накопилось за долгие годы.

Толпа завелась, и остановить ее стало практически невозможным. Барабанная дробь ударов посыпалась на головы омоновцев, в ответ те столь же нещадно, стали применять свои «средства сдерживания», впрочем, они и прежде при разгонах, не церемонились, но теперь тоже вошли в раж. И толпа сошлась в отчаянной схватке, давила, затаптывала павших бойцов, не обращая внимания на потери, жаждая только мести, крови, боли и долгожданной победы.

Шипение и посвист – полетели шашки со слезоточивым газом. Однако, сильный ветер не позволял разогнать толпу. А она все росла, множилась на глазах, будто где-то внутри нее происходил незримый постороннему процесс деления, людей, пожелавших свести счеты с «зубрами» становилось все больше, и шли в бой они уже не с пустыми руками, неважно, были то сопливые подростки или зрелые мужчины, а порой и женщины. Ярость требовала выхода. Просила его, умоляла. Даже она теперь кричала вместе со всеми, потрясала кулаками и пыталась пробраться из оцепившей ее массы наружу, туда, где можно было бы вздохнуть и во всеуслышанье воскликнуть:

– Это они вчера ночью пытались убить моего сына, это они, они! Это они хотят придти за ним и забрать его, забить его, сгноить в камере.

Наконец, ей удалось выбраться и прокричать свою фразу. К ней немедленно подбежало двое крепких бритых ребят, она повернулась к ним, улыбающаяся, счастливая уж тем, что наконец ей удалось высказать свою боль, свой страх, душу свою излить от черной тугой боли, сковывающей голову, не дающей дышать свободно, ломящей затылок.

И едва они приблизились, эти крепкие молодчики, как она почувствовала крепкий захват на обеих руках. Она истерически закричала, сразу поняв, кто они, и зачем это делают. Не за себя испугалась, за сына. Пыталась вырваться, отчаянно, но ничего не вышло.