Рано радуешься, хотя Одетт в самом деле бубнила ноты из увертюры к «Щелкунчику», ты-то сам все перепутал, начал петь из «Патетической» Бетховена, которую все романтики знают куда лучше Чайковского… Постановщик заплакал от умиления: «Спасибо тебе, Одетт, спасибо!» И продолжал выводить фрагмент симфонии, перекрывая ноты Одетт, невпопад, не к месту. Старушка не мешала ему. Нет, не так, постановщик, ты фальшивишь, поешь совсем не то, что я пою, ну да ладно, пусть, мы вместе, раз тебе так хочется, вместе, да-да, успокойся, неужели ты еще сомневаешься?

Ей было хорошо. Им было хорошо.

Они не думали о спектакле, не думали об отмене. Вообще ни о чем не думали.

Фея Даниэль вошла в гримерную с еще одной порцией корсиканского кофейного снадобья. Постановщик приложил палец к губам: «Тс-с! Не буди Одетт». Но в тот же миг дверь распахнулась, и с громким криком вбежала помреж:

– Через две минуты занавес!

Одетт так и подскочила.

Помреж – вовсе не грубиянка, просто у нее такая работа. Она выпалила опять:

– Через две минуты! Что делать?

Постановщик не успел и рта раскрыть, как звезда уже ответила:

– Съем кофейное мороженое, и на сцену.

Заново, по кругу, как в кошмарном сне.

Одетт проглотила поспешно одну, две, три ложки мороженого – на восьмидесятилетнюю старушку напала детская жадность, – четыре – не слишком ли много? – пять, поперхнулась, и сладкая коричневая жижа потекла с подбородка на грудь, – шесть…

Постановщик испугался:

– Одетт, опомнись, остановись, умоляю! Ты не сможешь сегодня выступать!

– Заткнись!

Взлохмаченная звезда резко села. Но тут губы у нее посинели и перекосились, взгляд остекленел, она уронила на пол вазочку с мороженым и как подкошенная упала с закатившимися глазами на раскладушку. Анку с быстротой молнии пронесся по гримерной. Одетт умерла. Постановщик чуть с ума не сошел, в голове завертелся вихрь бредовых мыслей: пафос достиг апогея, молния испепелила Одетт в тот момент, когда она выходила на сцену, трагическая отмена спектакля…

Ничего подобного, Анку пролетел мимо, звезда жива, она очнулась, открыла глаза и закричала:

– Ты все врешь, ты меня не любишь! Ты хочешь убить Одетт!

Губы у нее дрожали, подбородок трясся, снова спазм, ее вырвало. Постановщика вывернуло тоже, как всегда при виде рвоты. Весьма неаппетитный пример эмпатии.

Одетт вылезла из-под одеяла, оказалось, что колготки у нее спущены до колен, – старушка потихоньку начала их снимать, потому что ей жал пояс… Даниэль поспешно дала звезде влажные салфетки, отвела в туалет, заслонила незапиравшуюся дверь, встав к ней спиной. Живым воплощением верности, солидарности и стыдливости.

Постановщик между тем вытирал следы рвоты, своей и Одетт. Он-то хотел произвести переворот без насилия и крови, а теперь увяз в отвратительном вонючем болоте: рвота, мороженое, крем шантильи, смута, хаос, сентиментальность, чувство вины… В гримерной дышать нечем. Из туалета доносились звуки своеобразной симфонии: Одетт икала, писала и плакала. Музыка сфер! Он выскочил в коридор.

Помреж понадеялась, что он наконец-то собрался объявить публике об отмене спектакля. Постановщик вновь разочаровал ее:

– Погоди минутку!

Слышно, как в туалете спустили воду. Он хотел вернуться, но Одетт его опередила. Сама вышла в коридор, всхлипывая и шмыгая носом. Помреж оторопела, увидев звезду в испачканной комбинации, со спущенными колготками. Тушь потекла, помада размазана по щекам, на подбородке засохшая рвота… Одетт поймала их растерянные смущенные взгляды и вдруг увидела себя со стороны: пора выходить на сцену, а она в таком виде… Звезда застыла, кое-как подтянула колготки и удалилась в гримерную.

Даже яркие рыжие волосы вдруг потускнели, будто увядший цветок.

Постановщик решил, что она все-таки сдалась, и ошибся. Поспешил вслед за ней, поцеловал, несмотря на запах рвоты. Пообещал, что вернется, как только скажет зрителям об отмене.

– Нет! Я тебе запрещаю… Отменишь – убьешь меня!

Она попыталась его удержать, он вырвался. Схватила за руку – дай мне хотя бы руку! Он стряхнул ее. Вцепилась в полу пиджака – оставь что-нибудь, клочок надежды, лоскут одежды, неважно, только не убивай меня, остановись! Тщетно, он убежал.