– Нет. Убью, суку. Какого черта…

В кухню на грохот вбежали все, кто услышал – отец Дерек, ван Хельсинг, Йорик, Грин – отец Дерек с четками, белыми жемчужными, в безумно-красивой бархатисто-черной сутане, ван Хельсинг с газетой, в джинсах, черном пиджаке приталенном, шарфе и высоких сапогах, грязных и мокрых, будто он только зашел в кабинет откуда-то с конюшни; Йорик в пунцовом свитере, темно-серых в синюю и зеленую клетку брюках, с цепочками, настоящий рок-музыкант, еще более ослепительный, чем вчера, букет махровых роз, закат на все небо, корабль с алыми парусами; и Грин, в белой рубашке, сером жилете, тонком черном галстуке, в своих откровенных обтягивающих джинсах; с бело-золотой гитарой, на гитаре была нарисована пинаповская девочка – в чулках и с книгой; в розовом платье; здорово, подумал Тео в сторону, я видел эту гитару во всех клипах.

– Что вы здесь, блять, устроили? – спросил гневно отец Дерек. Зрелище и вправду было странное – Ричи на полу, из носа кровь, неподалеку сверкающий глазами, как Зорро, Тео и сжимающий его Изерли; посуда разбитая, лужи какао; Ричи, к его чести, не кряхтел, не стонал, просто сел, вытащил из кармана голубоватую бумажную салфетку, пропитанную лавандой, и прижал к лицу. Она сразу же окрасилась кровью. Вот черт, подумал Тео, вот черт… Изерли ослабил хватку, просто обнял Тео. И тут Тео увидел его руки – рукава у зеленой рубашки закатаны – изящные, загорелые, с пикантными ямочками, вдохновляющими изгибами, еще пара лет – и настоящие красивые мужские, с ума сводящие – и в шрамах, ни одного живого места – толстых, белых, жутких; будто человек себе не просто не раз-два резал вены, а пилил их, как веревки, стремясь к свободе, как в греческом мифе – наказанный за непокорность богам.

– Я обозвал Тео гомосексуалистом, а он за это дал мне по морде, – сказал Ричи сквозь платок; а Тео не мог оторвать глаз от рук Изерли, они были как дневник, найденный в нижнем ящике стола; потому-то до него не сразу дошел смысл признания.

– Ну и идиот, – отозвался Грин. – В споре, кто здесь педик, я бы поставил на тебя.

– Визано, ты отвратителен, – сказал отец Дерек; на лице его такая неприязнь, будто он открыл ящик с чем-то мерзким, с гнилыми апельсинами. Ван Хельсинг все это время молчал, постукивая себя по бедру газетой, лицо непроницаемое, будто он учитель, который смотрит на доску с неправильно решенной заносчивым отличником математической задачей и думает, что сказать. Йорик стал собирать битую посуду; какао был повсюду. Ужасно, подумал Тео, теперь я точно никогда не смогу попросить Изерли сделать мне какао.

– Извини, Тео, не надо, Йорик, – Ричи, убрал платок, выглядел он ужасно, весь в крови. – Принесите мне лед, кто-нибудь. Я сейчас приду в себя и уберу.

– Я уберу, – сказал Тео, – я виноват, я уберу. Отпусти, Изерли.

Изерли разжал руки, Тео все равно не ожидал и выскользнул, будто ваза; чуть не упал; «где тут швабра?»; Изерли повел его в закрома; вручил швабру, ведро – вода в ведро набиралась из колонки во дворе – дверь кухни выходила в сад, где была колонка, шланг и тот самый маленький огородик, и скамейка – старинная, с изогнутыми ножками; видимо, Изерли поставил ее для себя; сидеть, отдыхать после трудов праведных, курить и читать книжку Джейми Оливера, например; Тео увидел на кухне у него стопку книг по кулинарии, причем не просто рецептов, а путешествий, описаний, эссе, мемуаров поварских; «Моя серебряная башня» Клода Террайля, «Французская кухня пяти президентов. Воспоминания повара Елисейского дворца» Жоэля Нормана, собрание Питера Мейла; когда Тео вошел с ведром, осколки уже убрали – Грин и Йорик; отец Дерек и ван Хельсинг сели за стол, отец Дерек требовал у Тео и Ричи отчета о случившемся; Ричи стоял и прижимал лед к носу и скуле, они уже наливались синим; ему пойдет, синий же, подумал про себя Тео; блин, какой же козел; его обидело даже не то, что Ричи посчитал его гомосексуалистом, а то, что он обидел всех – Йорика, Изерли; что он все время про всех думает говно какое-то; «ко мне оба, на исповедь, – сказал отец Дерек, он был в ярости, – сегодня до мессы; и Розарий со мной после мессы; и утром – молитва в шесть»; потом все ушли, и Ричи тоже – и его пошатывало; «ему, наверное, нужен врач» виновато сказал Тео, «он сам себе врач; он только что эксперименты на себе не ставит» ответил Изерли; Тео помыл пол – от шоколада он был жирный; Изерли добавил в воду жидкость для мытья полов; все заблестело; потом они помыли стол; осколки все сложили в отдельный пакет; Изерли спросил, включить ли радио, Тео кивнул; сначала была песенка Пола Маккартни, а потом поставили «L&M»; «вау!» сказал Тео, Изерли улыбнулся; «тебе нравится их музыка?» «ну как тебе сказать… мы-то здесь слышим только черновики и репетиции, и это терзает душу; но по радио нравится»; Тео засмеялся; его отпустило, наконец-то, руки дрожали, ноги тоже; но рядом с Изерли было удивительно спокойно, будто после тяжелого дня; все неприятности сбылись, но позади, и можно пить чай, и не терзаться, а просто забыть; Изерли будто был бабушкой; надо уже готовить обед, сказал Изерли, я с тобой, ладно, черт с тобой. Тео чувствовал себя на кухне в безопасности и понял, что Изерли тоже; как в книжке Бананы Есимото; на обед Изерли придумал тыквенный суп с копченостями, белую фасоль с лесными грибами, сладкий перец в маринаде и гигантские оливки – Изерли писал меню на листочке – блокнотик он тоже выудил откуда-то из карманов; у тебя там бакалейный магазин, игрушечный и пара вселенных на случай, пошутил Тео; ага, ответил Изерли, я Мэри Поппинс; и еще смотри, что у меня есть – погреб – моя часовня, да простит меня Господь – незаметная дверца в полу – Изерли спустился, а Тео лег на пол и смотрел, как он ходит там; погреб был не пыльный или сырой, с мышами и тенями по углам, это была комната, уютная, обжитая; куча полок с банками, ряды бочек, мешков с овощами; бутылки с вином и маслом; картины на стенах, старинные лампы. «Изерли, это просто фантастика; у меня ощущение, будто я болен и читаю какую-то дивную книжку, помесь Гофмана с Сервантесом» «рад, что тебе нравится – не музыка, конечно, как у Грина и Йорика, не книги, как у Дэмьена, но тоже произведение искусства в своем роде – я его нашел, он был весь в паутине и крысах; я навел тут порядок; это мой корабль – я плыву на нем в бесконечность» Изерли подал Тео миску с оливками – «можно я съем парочку?» «конечно» «такие большие; мутанты?» «нет, сорт такой; покупаю у одного местного фермера по демпинговой совершенно цене и мариную; ничего так, да?» «Изерли, да я бы ими век питался; а знаешь, у меня есть друг, он ест только салат «Цезарь» и оливки всякие, фаршированные» «звучит ужасно» «не, он забавный; гомосексуалист, кстати» Изерли скорчил рожу; подал перец и фасоль, тоже из банок, в глиняных мисках; «значит, Ричи был прав?» «про гомосексуализм?» «нет; про то, что ты мой послушник?» «ну, если хочешь…» «о, Бог мой, Тео, это ведь не на кухне помогать» Изерли смотрел на него снизу вверх, из подвала, лицо его было тонким и бледным, будто он был под водой; точь-в-точь ДиКаприо вчерашний, недосмотренный; Тео вздрогнул, протянул ему руку – «мне нравится быть на кухне; я еще ничего не сделал, а ты уже прогоняешь меня». Изерли вздохнул, выключил свет и взял его руку, поднялся рывком по лесенке, закрыл дверцу. Подумать только, Тео аж мурашки пробрали, под моими ногами целый мир; будто в сказке братьев Гримм: в подземелье – три леса – из серебра, золота и бриллиантов, озеро, дворец посредине на островке, и принцессы уходят туда по ночам танцевать, а утром ничего не помнят, а королю не то чтобы жалко бальных туфель, порванных в таком количестве, но все-таки странно, почему они обуви переводят, надо нанять кого-нибудь разузнать-проследить; «у тебя есть свои обязанности, – сказал Изерли, – ты должен смотреть за садом; а ты еще его не видел – там не сад, там заросли… берешь Грина и Йорика, Женю и Роба, даешь им секаторы и тяпки… нет, лучше не давай, они поубивают друг друга…» «после обеда можно?» «хорошо, после обеда»…

Ричи на обед не вышел, Дэмьен Оуэн – как послушник Ричи – отнес ему на подносе обед; Изерли очень красиво его сервировал, салфетки, ветка дерева изящная в маленькой синей вазочке, никаких пауков, плевков и мышьяка – Тео поражался этому человеку; после обеда Тео пошел в «сад» – он же обещал; хотя хотелось завалиться на кровать и рисовать; всё, что случилось за день; но сад… розовый сад, решал Тео, основной цвет – красный и розовый, и чуть-чуть белого по краям, никаких сложных сортов, штамбовые и плетистые; и в самом центре – огромный куст «Каролюса»; как самая красивая девушка на вечеринке; они же не знают, что есть такой сорт, а он их поразит… Где-то через час блужданий по каким-то зарослям вокруг Рози Кин он вдруг понял, что это и есть тот сад, который ему нужно привести в порядок – и можно начинать хоть откуда – да хоть отсюда: вот несколько арок, на которых уже и без его помощи шикарно вьется плющ; вот дорожки, которые просто идеальны и для гуляния, и для ухода за кустами – разбитая плитка – не проблема – можно так и оставить, просто разровнять, подстричь траву; из-за развалин и горной местности здесь естественные террасы; насадить розовых кусты разной высоты, пусть идут переливы цвета – от красного к ярко-красному, к темно-красному, к розовому – медленно, постепенно, чтобы можно было сидеть на лавочке, курить и смотреть, какой фантазер был Бог; а наверху протянуть сетку из новогодних гирлянд… твою ж мать, думал он, с такими планами мне придется задержаться здесь лет на двадцать. Он вернулся, сказал, что ему нужно, Изерли выдал инструмент, перчатки из ткани, клетчатые, – сам шил? – пошутил Тео, ну да, ответил серьезно Изерли; Тео заткнулся и до самого вечера провозился в саду, разгребая камни и выдергивая траву; плечи и спину ломило; принял душ, переоделся – по пути забредая всё еще не в те коридоры; тонкий черный свитер в обтяг, очень теплый, с белыми полосками на рукавах; черные вельветовые штаны с классным ремнем – серебристым; кеды; пошел на исповедь к отцу Дереку; и, наконец-то, не заблудился, нашел часовню; там сидел Дэмьен, улыбнулся ему – в руках у него были красивые четки – из красного стекла; и сам он был весь в красном – бордовом, вишневом, цвета спелой малины – бархатные штаны, протертые уже чуть-чуть на коленях и попе, рубашка, галстук с розовыми полосками, пуловер; «извини, Дэмьен, но где…?» «отец Дерек в своем кабинете, это соседняя дверь; но ты подожди, там сейчас Ричи пинают» – шепотом; Тео встал у окна, за которым было уже темно, и он видел только свое отражение да пару веток, касавшихся стекла; руки горели от работы; ужас, второй день, а уже подрался с Ричи; и идет на исповедь; он на исповеди лет сто не был, с прошлой Пасхи, на это Рождество не успел; и в приход не зашел, сказать отцу Матфею, что уезжает – в Братство Розы; тут дверь, вся в фантастических узорах – виноградных лозах, фавнах, как шкаф у Андерсена – открылась, и вышел Ричи – отек у него не прошел, но и хуже не стало; «эээ… привет» сказал Тео; «привет» спокойно отозвался Ричи; опять весь в синем-голубом, рубашка, пуловер, джинсы; сделал пригласительный жест рукой; Тео вошел осторожно, оглядываясь, вдруг цапнет, клеща за шкирку бросит; но Ричи сразу пошел по коридору к себе. Кабинет у отца Дерека был в том же духе – Макфадьенов, Талботов, ван Хельсингов – три окна – днем, наверное, здесь очень светло, насквозь; старинный стол, весь в бумагах, и с ноутбуком, «маком», черным; огромный резной стул, с золотом и какими-то почти черными камнями; и два современных круглых мягких золотистых кресла у окна в центре; а между окнами – книжные полки; и на столе – аквариум в форме бокала для вина, и в нем – две золотые рыбки; золотистые и красные лампы повсюду, круглые, будто отец Дерек пришел в магазин и скупил всю партию, все вариации; сам отец Дерек сидел в одном из золотистых кресел и указал на соседнее; «садись, Тео» – это была не совсем исповедь, как привык Тео – скорее, разговор; отец Дерек спросил, гомосексуалист ли он; Тео подпрыгнул.

– Можно, я скажу как есть?

– Уже не радует, – ответил отец Дерек.

– Мне это вообще не важно – секс, прикосновения, понимаете, девушки, парни. Я понимаю, почему это важно, я знаю, что еще пара лет, и меня тоже начнет кидать по стенкам от каких-то пока неведомых мне страстей и измышлений, но я уверен – с этим я справлюсь; на самом деле, меня куда больше возбуждают произведения искусства – кино, музыка, какая-нибудь восхитительная картина – «Свобода на Баррикадах», комикс Рэя Макфлая, фотография рекламная хорошая; все мои эрогенные зоны – в мозгу, понимаете?

– Понимаю, – самое поразительное было, что отец Дерек действительно все понял, будто не раз уже слышал подобное.

– И вас это не радует? – Тео подумал, что получится задорно, но получилось отчаянно.

Отец Дерек улыбнулся, супер, подумал Тео, он реально голливудский актер в прошлом, невероятно красивый человек. Мне б в его годы такую улыбку – с хитринкой, бровь одну так, вверх еле заметно…

– Очень часто нам говорят, что жизнь непредсказуема, что мы планируем одно, а получается в итоге… то, что все бы хотели. Я говорю не о преодолении общественного мнения и стереотипов; я здесь, чтобы научить вас не отступать от задуманного, чтобы вы умели самое главное – очень эгоистичное – никогда не предавать самих себя. Вы действительно выбираете себе странную жизнь, и мое дело подготовить вас не просто бороться с сомнениями…

– Не иметь их.

– Переступать через них, и если понадобиться – через их источник.

– А если…

– Если и вправду любовь?

– Ну да.

– Ага, попался! – отец Дерек схватил Тео за плечи, как делают, когда страшные истории рассказывают – «отдай свое сердце!» – и Тео завизжал. Отцу Дереку пришлось налить ему стопку «Джека Дэниелса», так по-настоящему испугался Тео…

…На ужин было что-то фантастическое – картофель «Анна» – в сливочном масле, с беконом; салат из редиски и груши с зернами граната, миндальное печенье и компот из ревеня и клубники. Тео, преодолевая ломоту в суставах, помог Изерли убрать со стола; «Тео, иди в коечку» сказал Грин, видя, как морщится мальчик; «мне страшно; буду сидеть в комнате, а вы что-нибудь классное будете делать – кино смотреть, «Влюбленного Шекспира», ржать…» «а мы сейчас всё помоем и к тебе придем» Йорик подмигнул; Тео стало тепло, будто в плед завернули; он поверил и пошел в комнату, и лег; все ныло; но так хорошо; будто внутри играет классная музыка, Pulp «Common people», например; надо написать маме, проконсультироваться, я ведь никогда не делал сад, еще позадушат друг друга, точно как в пьесах Шекспира; и попрошу у нее росток «Каролюса»; есть специальные коробки для рассылки растений по почте; они с мамой их сотнями рассылали и получали; «Каролюс» ведь сможет доехать до Рози Кин, он же выносливый… вот была бы сказка… Ребята пришли где-то через полчаса; Тео уже начал подремывать и видеть рваные сны, кусочки, фрагменты, будто пазлы перепутанные, перемешанные; они принесли текилы; Грин, Йорик, Женя; «Роб пошел спать, у него башка болит, ему Женя заехал на тренировке, передает привет, Дэмьен что-то пишет, лучше ему не мешать, Дилан тебя стесняется еще пока» объяснили они; с собой принесли рюмки, пепельницу, соль и лимон; пили, смеялись, рассказывали какие-то безумные истории из жизни; Тео даже набрался смелости спросить, выпив, правда ли Йорик сын ван Хельсинга; «да… причем не единственный, – засмеялся Йорик, – у меня есть брат, младший, такой классный парень, рыжий, синеглазый, владелец паба, семейный бизнес; Себастьян Эббервиль – Басти; отличный повар и чемпион по ирландским танцам; я у него жил почти год, пока ремонтировали Рози Кин; у Басти квартира над пабом, вся в комиксах, такая классная, с барной стойкой, кроватями у потолка, с лестницами, над книжными шкафами; еще у него тоже группа – рокабилльная, они все такие с баками, коками, в узких джинсах, выступают пока только в пабе Басти; но столько народу на концерты набивается, просто жуть; и у него куча поклонниц; он красивее меня – настоящий Элвис, мальчик с пинаповской рекламы; и голос у него сладкий, как карамель; я его очень люблю; мы письма пишем друг другу километровые». Тео переживал, что надо будет соответствовать ночной пьянке – пойти купаться в море голым, как пугал Талбот, и там все эти понты, прыжки с обрыва, пройти по разрушенной лестнице на спор; но все просто сидели – на полу, подложив пледы, захваченные с собой, и болтали, смеялись; и Тео не заметил, как напился; мир закружился перед глазами; он все это время сидел на кровати и заснул в какой-то момент; ему снилось что-то яркое, город, полный солнца, будто он покупает на улице засахаренные фрукты вместо мороженого в вафельном рожке, и сверху фрукты поливают горячим шоколадом; «а вкусно-то как, подумал он, надо Изерли предложить» – и проснулся; хотелось пить; где ж я возьму пить, идти искать кухню в темноте – страшно; надо срочно-срочно выучить географию; и тут кто-то сказал: «воды, Тео?», и он почувствовал холодное рядом с пересохшими губами – стакан запотевший; Тео открыл глаза, сел резко на постели и расплескал себе на грудь.