Еще курили и молчали. Как красиво на рассвете – теперь я понимал Каролюса.

– Ты её любишь?

Я кивнул опять.

– Женишься?

– Ага.

– Ах, хорошо…

Лег на теплый камень и задремал.

– А где Каролюс? В лесу?

– Нет, – Аврелий зажевал погасший окурок. – Не знаю. Может, на склоне этом, своем любимом…

– Он странный стал, да? – я лег рядом с ним. Камень был теплым изнутри, будто там гномы топили печку, а от Марка Аврелия непротивно пахло застарелым потом – друг всё-таки.

– Мы сплетничаем, – сказал друг.

– Ну, чуть-чуть можно, – сказал я.

– Он не странный, – сказал Марк Аврелий, – он святой.

– Кто?

– Каролюс…

Я привстал на локтях. Небо сливалось с рекой на горизонте, и оттого было не видно, где что – такая серебряная даль сверкающая сплошная.

– С чего бы это? Он парень как все: глаза карие, большие; фигура стройная; смех заразительный, – не знаю, почему я так разозлился? испугался, что не я это заметил, что я потерял его, как друга. – Он же с половиной девушек этого города знаком, а уж с гомосексуалистами – так со всеми – и вдруг святой?

Марк Аврелий тоже сел на камне, вытащил еще одну сигарету – скорее всего, последнюю, не знал, что я привез ему блок – так он вздохнул и покрутил в тонких пальцах с забитыми грязью ногтями; он хмурился – видно, что я ему неприятен своей вдруг злостью.

– Люэс, что ты за задница. Ты женишься, а нам что, на месте стоять? Да, я вот не изменился, мне просто понравилось это лето, но вы с Каролюсом – нашли свой путь…

– Но почему? – закричал я. – Почему Каролюс?

Птицы взлетели с камней неподалеку. Марк Аврелий поднял мохнатые, как мох, брови – развел руками.

– Ты хотел быть святым?

– Ну нет, я не верю, я хочу посмотреть…

Я вскочил, побежал в лес, через лес, через дриад и эльфов, журчал родник, превращаясь в ручей, превращаясь в реку; а река, там за небом – в море. Я побежал сквозь траву; ведь, может быть, мечта – это всего лишь бутерброд с помидором и майонезом, когда хочется есть?.. Что за чушь про святых? Я бежал, и мне было обидно, что у кого-то не такой смысл жизни, как у меня – не в чем-то конкретном – еда, бритва, женщина – а в чем-то далеком, абстрактном – мне было обидно – это значит, что я хуже него? что я плохой? Я выбежал на склон – теперь он был весь в ромашках. На склоне, на самом солнце спал Каролюс, ночной мальчик, рубашка расстегнута на груди, и весь он сладко так загорел, и небо кружило над ним свои загадки из воздуха – узоры облаков. Злость моя затихла – внезапно – будто кто-то переключил режим.

– Каролюс, – коснулся я его плеча.

Он открыл глаза – моя тень падала на него, и теперь его глаза были его цвета – карие, темные, как море в самой глубине, толще, где живут самые странные рыбы со светящимися приспособлениями вместо фонарей.

– Она согласилась? – сказал он своим обычным голосом – ничего не святым.

Я засмеялся и свалился в траву рядом. Щекотало шиворот – муравей заполз, должно быть…

– Каролюс, скажи, почему небо похоже на цветы?

– Потому что это одно и то же. Всё сделано из одного – всё Бог… Понимаешь? Всё похоже – одно на другое: река на тебя, ты на солнце, солнце на стрекозу, а твоя девушка – на реку…

«А ты – на … розу…»

Я начал засыпать – всю ночь на ногах – полетел куда-то, кружился в радугах.

– Я не верю в Бога, – сказал я в солнце. – Я люблю Джастин…

– Это одно и то же. Бог, женщина, которую ты любишь…

– Ну да. Любовь… А войны религиозные, – я уже засыпал, разморенный.

– Войны? – переспросил он, и голос его тихий словно возносился в небо, – войны не обязательны, конечно, но они сами тебя найдут – и иногда неплохо подраться за то, во что веришь – как любимую женщину защищать… Главное…

– Хвост, – засмеялся я, и почувствовал, что он встал и уходит с примятого места.

– Спи, Люэс, – на прощание – я приоткрыл на «до свидания» ресницы и сквозь радугу увидел чудо – то, чего не может быть – старый приемник, который работает – такое же: Каролюс шел по полю, полному ромашек, колокольчиков, куриной слепоты, иван-чая, одуванчиков, саранок; и из его следов тихо, с шорохом, росли розы… Я видел его в последний раз. Проснулся я на закате и увидел, что чудо не было сном – и всё равно не верил, хотя вот – они – рви, нюхай, – настоящие, разноцветные, как из бабушкиного садика. Розы в лесу… Вечером я уехал в город и не вернулся больше в лес. Позвонил Марку Аврелию через шесть дней – на домашний телефон, мобильный он всегда терял, и новый женский голосок ответил, что он в ванной. У Каролюса все дни никто не брал – ни мобильный, ни домашний. Я приехал к Марку Аврелию обсуждать мальчишник; он сидел в кресле-качалке, перевезенном с дачи, и читал. Кажется, Толкина. В пятисотый раз.

– Привет.

– Привет. Новая девушка?

– Энья. Хорошая. Клетчатые юбки любит. А какой она делает шоколадный крем! Садись.

– Где Юэн?

– Гая выгуливает. Ты их не встретил? За молоком пошли.

– Опохмел?

– Ага… Мне понравилось в прошлый раз: молоко, омлет.

Мы сидели, окно было открыто, в него иногда залетали разноцветные осенние листья, и молчали, пока не пришел Юэн. Он принес торт и две пачки молока.

– А всё-таки лес, река…

– Ты б не женился, если б не…