Возле гаража было пусто, на дверях секций – тяжелые замки. Только крайняя, та самая, номер один, чуть приоткрыта. Людей Роджерса не видно – еще не подъехали, не торопятся. Четыре пятьдесят восемь… Будем брать вдвоем.

Они тихо, сбоку подошли к приоткрытой двери. Дэнис осторожно заглянул внутрь. Маленькая пыльная лампочка горела под потолком. Армейский черно-зеленый фургон пятнистой жабой заполнял гараж! На ветровом стекле лениво распластала крылья большая синяя бабочка. Откуда она взялась опять? Между задней стеной гаража и фургоном что-то шевельнулось – сбоку выглянуло бледное, искаженное мукой лицо. На мгновение их глаза встретились. Выставив перед собой зажатый в ладонях «глок», Дэнис прыгнул внутрь гаража.

– ФБР! Стой, ни с места!

Лицо качнулось и исчезло за фургоном. Бабочка нехотя поднялась в воздух.

– Сто-о-ой!

Из тетрадок деда.

Конец двадцатого века. Все выше научно-техническая мощь человечества, все ниже его нравственный потенциал. На Филиппинах борющиеся против центрального правительства партизаны поручают тринадцатилетним подросткам приводить в исполнение расстрельные приговоры – что вырастет из таких детей? Боснийские сербы, исповедующие православие, расстреляв группу пленных боснийских мусульман, таких же славян по крови, бросают их в топку мартеновской печи, некоторых еще живыми. Боснийские мусульмане ничуть не лучше поступают с попавшими в их руки. Бок о бок с сербами живут и хорваты; они тоже славяне и тоже христиане, да только католики; этого достаточно – родственные народы, не поделив территории, грабят друг друга, убивают, насилуют. Представим: пронесся над двумя соседними домами ураган, сорвал крыши, выбил окна и двери, повалил забор, разграничивающий участки. Выбежали во двор оба хозяина и сцепились – где стоять забору. Свищет в полуразрушенных домах ледяной ветер, плачут голодные дети, но для Гомо инсанус, сцепившихся во дворе, главнее забора уже ничего на свете не существует.

В пору горбачевской «перестройки» поднялся «железный занавес», и я полетел в Москву. Через десять лет. О Наташе за минувшие годы ничего не знал. Оказалось, она работает все в той же поликлинике. Остановив пробегавшую по коридору медсестричку, попросил передать докторше таинственную записку: «Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я. Телеграфист Желтков». Через минуту удивленное Наташино лицо выглянуло из-за двери. Увидев меня, она широко раскрыла глаза, молча потянула в свой маленький кабинетик, прижалась, обнимая. С моих задрожавших губ неожиданно слетели первые, такие банальные слова: «Я тебя люблю». О них за минуту до того и не думал; казалось, все позади. Но вот вспышка молнии высветила душу – а в ней была Наташа. Услышав такую историю про других, наверное, не поверил бы. Мне было уже пятьдесят семь; ей, значит, сорок семь. Годы сделали ее милое лицо менее улыбчивым, появились первые морщинки, но глаза остались все те же – блестящие, с чуть заметной татарщинкой, родные. Я прилетел только на несколько дней. Все часы, которые Наташа смогла утаить, мы провели вместе: гуляли по Москве, закрывались в моем номере в гостинице «Белград», что на Смоленской площади. Все вернулось. О своей жизни она говорила скупо – детей нет, муж как муж, не хуже других. Потрясенный, я возвратился в Нью-Йорк, стал писать длинные письма, звонить ей на работу. Пошли стихи. Через полгода, бросив все дела, опять прилетел в Москву. Наташа в своей поликлинике сказалась больной. Уходила из дома, вроде бы на работу, а я уже ждал ее. «Больше мы не можем мучиться сами и мучить других, – решился я. – Или надо расстаться: не видеться, не писать, не звонить. Или же ты говоришь мужу всю правду, разводишься и уезжаешь ко мне. У нас тоже есть право на счастье». Она молча поцеловала меня. Потом сказала, что не хочет корежить оставшиеся у нас дни, – будет говорить с мужем после моего отъезда.

Моисея признают пророком и иудейская, и христианская, и мусульманская религии. На Синайской горе Бог изрек ему десять заповедей. Первые четыре – религиозно-ритуального характера. А в остальных – сконцентрированы основы человеческой морали. Основы эти могут быть сведены к одной простой формуле: не делай другому того, чего не хочешь, чтобы тебе сделали. «Почитай отца и мать» – ведь и ты станешь в свой черед старым, неужели хочешь, чтобы дети твои не почитали тебя? «Не убий», «Не укради», «Не лжесвидетельствуй», «Не возжелай ничего, что у ближнего твоего» – неужели хочешь, чтобы кто-то убил тебя, или обокрал, или лжесвидетельствовал против тебя, или отнял принадлежащее тебе? Сложнее разобраться с заповедью «Не прелюбодействуй». Прелюбодеянием называют половую жизнь вне брака. Но само понятие «брак» существенно менялось по ходу человеческой истории. В первобытные времена это был так называемый групповой брак, в библейские – преобладало многоженство, а сейчас – парный брак. Вот и выходит, что Анна Каренина, отдавшись по любви Вронскому и уйдя от мужа, занималась прелюбодеянием. Напротив, царь Соломон, который сам сболтнул в «Песне песней», что у него «шестьдесят цариц, и восемьдесят наложниц, и девиц без числа», считался вполне добропорядочным человеком. В «Притчах» Соломон еще и других поучал: «И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею и обнимать груди чужой?.. Чужая жена – тесный колодезь; она, как разбойник, сидит в засаде и умножает между людьми законоотступников». Легко ему было поучать.

Вернувшись в Нью-Йорк, позвонил Наташе: «Говорила?» – «Никак не соберусь с духом». Позвонил неделю спустя. «Да, говорила. Было так тяжело. Он плакал. Уже ходила к адвокату насчет развода». А еще через неделю она мучительно кричала в телефон: «Решила остаться! Мальчик мой родненький, прости!» Все рухнуло. И опять я не спросил – почему. Поди пойми сердце женщины. Как гениально высветил Достоевский души своих героинь: Настасьи Филипповны, Грушеньки. Мятущиеся, ищущие, теряющие. И у Наташи что-то от них. Больше мы не виделись. Некий философ высокомерно изрек: любовь – это добровольное безумие. Ну и что с того, зато какое духовное, какое солнечное безумие. Я знал истинную любовь – многие ли могут так сказать? Заслуживаю я жалости или зависти? Бедный я или богатый? В тот далекий январский день, на пути в поликлинику, чтобы проверить свои зубы, кабы увидел я в магический кристалл, что ждет впереди, – не свернул бы… Почему именно Наташа? Не знаю, это приходит свыше. Перечисление ее хороших качеств все равно ничего не объясняет. Бывают и другие, не хуже. А любишь одну. И горит эта свечечка, не гаснет ни на каком ветру.

Иоанну, одному из четырех евангелистов, приписывают также авторство «Апокалипсиса», страшных видений конца света. Ангел Господень трубит и возглашает «горе живущим на земле» – за грехи их. «И вот произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь… И небо скрылось, свившись, как свиток… И сделался град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю…» Не уверен, надо ли будет ангелу Господню особенно утруждать себя в тот страшный день. Быть может, прилетев на Землю, он увидит людей, самолично осуществляющих этот «конец света» – на вполне квалифицированном уровне. Уж слишком много Гомо инсанус заполонили планету, слишком огромные разрушительные силы накопились в руках людских. Можно ли еще остеречь, остановить безумное сползание человечества в пропасть? Или уже поздно?..

С утра Таня дочитала тетрадки деда. А его стихи оставила на вечер. Потом принялась за свою статью о Мандельштаме. Как и вчера, работа шла медленно, трудно. Устав, она сходила в соседний супермаркет. К возвращению Дэниса надо приготовить что-нибудь вкусненькое. На работе он обычно пьет кофе, а ест мало, предпочитая дождаться вечера. Ему нравятся блюда русской кухни, которые умеет готовить Таня, особенно борщ.

Телефонный звонок в три часа сразу поломал весь стройный распорядок ее дня. Доктор, у которого она была вчера, сообщил, что анализ крови подтверждает беременность. Взволнованная Таня сперва решила сразу же позвонить Дэнису. Но потом передумала. Пусть будет сюрприз, когда тот придет домой.

Продолжать работу над своей статьей она уже не могла. Поглощенная новостью, Таня ходила из комнаты в комнату с тряпочкой в руке, автоматически снимая с мебели какие-то невидимые пылинки. Она вдруг счастливо рассмеялась, заметив, что другая ее рука непроизвольно, как бы оберегая новую жизнь от всех опасностей мира, лежит на нижней части живота. Оказывается, уже несколько недель живет внутри нее это неведомое существо…

Вытирая кухонный стол, Таня еще раз полистала оставленные на нем тетрадки деда. Вот ведь как получается. Жил рядом родной человек, каждый день она видела его. И столь многого о нем не знала. Ни о его стихах. Ни о любви, которую он пронес до конца. А теперь уже не расспросишь, сохранились только эти тетрадки, исписанные крупным неуклюжим почерком. Быть может, где-то в Москве живет еще его Наташа. Разыскать бы, поплакать по-бабьи вместе, вспоминая его.