В первые годы, когда крамольные мысли произносились лишь шепотом, а воинские ложи только зарождались, были другие варианты. Необязательно было отдавать эту роль Гору. Но сейчас все это не имело значения. Важнейшим умением Эреба была способность выживать. Изуродованное лицо и тело служили тому доказательством.

— Я по-прежнему архитектор этой ереси… — прошипел он темноте, которая жадно слушала с тех пор, как он сюда пришел.

Ошибку он допустил на Сигнусе. Знай он заранее о зависти Гора, увидь хоть малейший намек… Сангвиний должен был обратиться в Красного Ангела. Но он выжил, и ни Гор, ни Эреб не получили того, чего хотели. В следующий раз он будет действовать хитрее. Но ему были нужны ответы. Ангел и магистр войны его сейчас не волновали. Взгляд Эреба упал на другого.

Как бы тяжело это ни было, он поднял голову, чтобы встретить взгляд второго существа в комнате.

— Оно может его убить? — спросил он.

Существо напротив, возникшее из бурлящего дыма, кивнуло покрытыми перьями головами. Из его клювов раздалось безостановочное стрекотание. Эреб заставил себя не воспринимать эти слова, ибо они были безумны, и безумным станет тот, кто их услышит.

Он поклонился, когда дым рассеялся, унося демона с собой. Гигантское давление ушло, и Эреб наконец смог выпрямиться. Впервые за долгое время он выдохнул, не чувствуя себя так, будто в груди работала пила.

— Тогда это будет исполнено, Оракул, — сказал он исчезающему туману и вышел из покоев.

Брата выдал звук дыхания.

— Феррус, оставь меня в покое…

После своей последней встречи с Керзом я погрузился в глубокую тоску, будучи не в силах отделить реальность от плодов моего воображения. Каждый раз, возвращаясь из смерти, я чувствовал, что часть за частью, подобно сбрасываемой чешуе или хлопьям пепла, мое сознание распадается. И чем отчаянней я пытался сохранить его, тем быстрее оно умирало. Я разрушался — не физически, а морально. Но не я один. Керз открыл мне свои сомнения, свою боль. Видения, о которых он говорил мне, пошатнули и без того неустойчивый разум. Именно этим и были вызваны его садистские наклонности и явный нигилизм. Я не знаю, рассказал ли он о своих страданиях для того, чтобы вызвать у меня сочувствие, заставить доверять ему, и это было частью какой-то продолжительной пытки, или просто его маска спала, позволив мне взглянуть на его настоящее лицо. Мы оба отразились в обсидиановом стекле, и нам обоим не понравилось увиденное.

— Феррус мертв, брат, — раздался в ответ голос, заставив меня открыть глаза.

Камера из вулканического стекла не изменилась. Я видел в ее стенах свое отражение — но ничьего другого, несмотря на то, что неведомый посетитель стоял достаточно близко, чтобы было слышно его шепот.

— Кто ты? — грозно спросил я, вставая. В ногах чувствовалась слабость, но я устоял. — Феррус, если ты решил пошутить…

— Феррус погиб на Исстване, как, я был уверен, и ты.

Я распахнул глаза, едва смея надеяться. Голос невидимого собеседника был мне знаком.

— Корвус?

Из темноты выделилась тень, после чего растворилась, явив Коракса, моего брата. Повелитель Воронов как будто скинул вдруг длинный плащ, до сих пор скрывавший его присутствие. Хотя он стоял прямо передо мной, в стекле он по-прежнему не отражался, и я обнаружил, что не могу с первого взгляда определить его точное местоположение в комнате. Он был воплощением тьмы, даже в самый солнечный день остававшийся в полутени. Таков был его дар.

Я протянул руку к его лицу и прошептал, отчасти самому себе:

— Ты реален?

Коракс был облачен в черную силовую броню с птичьими мотивами. Подняв к голове руки в когтистых латных перчатках, он отсоединил замки, крепившие клюворылый шлем к горжету. Тот отделился без единого звука. Даже силовой генератор Повелителя Воронов, от которого отходили удивительные крылья прыжкового ранца, работал почти бесшумно. Лишь благодаря примарховскому слуху я был способен улавливать еле слышное фоновое гудение.

— Я так же реален, как ты, Вулкан, — ответил он, снимая шлем, под которым оказалось немного орлиное лицо, обрамленное длинными черными волосами. В его глазах светилась тихая мудрость, которую я сразу узнал, — как и сероватую бледность, характерную для жителей Киавара. На талии висел пояс из вороновых перьев, а над паховой броней крепился большой череп хищной птицы, которую он когда-то выследил и убил.

— Это действительно ты, Корвус.

Мне хотелось обнять его, обнять надежду в облике моего брата, но Коракс не отличался открытостью Ферруса. Он — совсем как птица, чье имя себе взял, — не любил, когда трогали его перья. Поэтому я просто отсалютовал ему, прижав кулак к голой груди.

Коракс отсалютовал в ответ, а затем снова надел шлем.

— Но как? — спросил я. — Мы ведь на корабле Керза.

— Я потом объясню, как нашел тебя. — Он с нехарактерной для себя непринужденностью хлопнул меня по плечу, и я впервые за время столь долгое, что оно казалось годами, ощутил уверенность, которую дарит присутствие рядом брата и товарища. — А теперь идем за мной. Мы тебя отсюда вытащим.

Пока он говорил, мое внимание привлек полусвет, вливающийся в камеру. За открытой дверью виднелся тускло освещенный коридор и ударная группа Гвардейцев Ворона, окруженных мертвыми Повелителями Ночи.

— Ты можешь сражаться? — спросил Коракс, ведя меня на свободу, и глянул через плечо.

— Да, — ответил я и сразу почувствовал, что часть покинувших было меня сил возвращается. Я давно был разлучен с землей, постоянно подвергался насилию и находился отнюдь не на пике своих боевых способностей. Я поймал брошенный мне болтер и передернул затвор. Так приятно было обхватить его рукоять, почувствовать его тяжесть. Он принадлежал Кораксу — запасное вооружение, не основное, и я был благодарен его получить.