Однако при более широком взгляде, уже на оперативном уровне, мы. видим, что нападающие вовсе не нуждаются в том, чтобы атаковать на этом отдельно взятом участке. Взамен они могут обойти этот участок с одной стороны или с обеих — такова простейшая разновидность реляционного маневра. Если окопавшиеся солдаты остаются на месте, то оборона терпит полное поражение и может быть уничтожена в ходе боя разворачиванием огня вдоль по линии участка. Если оборона реагирует на обходное движение с флангов, она может сделать это, либо утончая свою линию, чтобы растянуть ее на достаточную длину, либо вовсе оставив укрепленную линию, чтобы перехватить атакующих. В первом случае относительное преимущество сохраняется, но баланс силы смещается в пользу атакующих, потому что на каждом сегменте линии будет меньше защитников. Во втором случае баланс силы сражающихся войск остается неизменным, но относительное преимущество утрачивается. В любом случае уже не понадобится трех подразделений для того, чтобы разгромить всего одно.

При построении западного фронта в Первую мировую войну относительное тактическое преимущество было достигнуто и на уровне театра военных действий, потому что непрерывная протяженность укрепленной линии от побережья Бельгии до швейцарской границы не допускала возможности какого-либо простого обхода с флангов. Это относительное преимущество сохранялось и на оперативном уровне, потому что атаки колонн, сосредоточенные на узких участках фронта, не могли превзойти оборону в сосредоточении. Располагая полевыми телефонами, железнодорожными путями и грузовиками, нужными для сбора войск, ответное сосредоточение обороняющихся оказалось быстрее наступления пехотинцев, шедших на огонь артиллерии, на колючую проволоку и на пулеметы. Интеллектуалы, преобладавшие во французском Генеральном штабе после 1918 года [77] , могли математически доказать превосходство обороны над наступлением в ответном сосредоточении, неизбежно проистекающее из преимущества в скорости передвижения составов по рокадным железным дорогам и грузовиков — по дорогам вдоль линии фронта над медленным наступлением пехоты, идущей навстречу огню. Нужно было лишь компенсировать возможный первоначальный рывок врага, если бы разведке не удалось обнаружить приготовления до тех пор, пока нападение не станет явным. Однако этого, несомненно, можно было бы добиться, поскольку непрерывная линия обороны обладала бы тактическим преимуществом окопавшихся войск, которые нельзя было обойти со стороны, что позволяло одному подразделению сдерживать три или даже больше наступавших подразделений, по крайней мере, до прибытия подкреплений.

Согласно этим подсчетам, до тех пор пока немецкие матери не станут рожать втрое больше сыновей, французы смогут сопротивляться любому нападению, если только не будут еще до того ослаблены собственными тщетными атаками. Поэтому победа была бы обеспечена, если бы строго следовали сугубо оборонительной стратегии театра военных действий. Но к обороне прибавилась еще одна составляющая, призванная снизить цену, которую приходится платить кровью. К тому же здравый смысл говорил, что бетонированные траншеи и укрепленные орудийные позиции, построенные еще в мирное время, несомненно, гораздо лучше антисанитарных и менее надежных окопов, вырытых в грязной почве, и убежищ, наспех сооруженных под огнем. Равным образом тщательно построенные форты для защиты артиллерии должны были повысить ее потенциал — как для контрбатарейного огня, чтобы не дать вражеской артиллерии разбить линию пехоты, так и для атаки на наступающих вражеских пехотинцев.

Таковы были казавшиеся убедительными аргументы в пользу постройки огромной «линии Мажино» вдоль французско-немецкой границы. На деле эти укрепления достигли своего наибольшего успеха в мае — июне 1940 года, когда немецкое наступление обошло их стороной, через Бельгию, чтобы избежать устрашающих преград, основательно окопавшейся пехоты и артиллерии на укрепленных позициях. В силу обычного парадокса стратегии «линия Мажино» не защитила Францию потому, что была чрезмерно успешна: ведь наивысшее достижение любой оборонительной системы заключается в том, чтобы заставить врага отказаться даже от попыток атаковать ее. В ретроспективе можно рассчитать, что не столь колоссальная оборонительная система, с притягательными разрывами, сослужила бы Франции лучшую службу, по меньшей мере дав немцам возможность атаковать ее, втянув их в позиционную войну, как в 1914–1918 годах. Случилось так, что «линия Мажино», считавшаяся непроходимой как на тактическом, так и на оперативном уровнях, была преодолена на уровне стратегии театра военных действий: в мае 1940 года немецкое наступление проникло через неукрепленные бельгийские Арденны на протяжении от них до побережья Ла-Манша. Когда «линию Мажино» обошли стороной, арифметика сосредоточения и ответного сосредоточения была перевернута с ног на голову блицкригом. Возглавляемые танками и полугусеничными машинами бронедивизий, немецкие колонны глубокого проникновения двигались на большой скорости, чтобы опередить сосредоточение войск с флангов. Это свело на нет любое тактически-относительное преимущество, которым могла обладать укрепившаяся пехота, даже снабженная большим количеством противотанкового оружия. Можно лишь дивиться глубоко укоренившимся эмоциональным предпочтениям, полностью опровергающим опыт схожих уроков 1940 года и заставляющим осуждать вполне успешную «линию Мажино», но при этом по-прежнему придерживаться соотношения «три к одному», верного лишь на тактическом уровне.

В десятилетия «холодной войны» военные планы западного альянса по защите центрального фронта в Германии менялись несколько раз. Но почти до самого конца они продолжали полагаться на тактическое ядерное оружие [78] . Главная роль ядерного оружия всегда проистекала из его функции как инструмента «увещевания» [79] на более высоком уровне большой стратегии. Однако сейчас нас интересует его роль в стратегии на уровне театра военных действий. Тактическое ядерное оружие с его взрывной мощностью и радиационным эффектом, которое было вполне скромным в сравнении с межконтинентальными ядерными стандартами, в виде ракет малого радиуса действия, артиллерийских снарядов, подрывных зарядов и тактических авиабомб [80] , предназначалось для того, чтобы обеспечить ответ мощи Советской армии на техническом уровне. Оно позволяло применить экономичный способ отразить широкомасштабное наступление, угрожавшее распадом фронта. Согласно политике альянса в 1970-х и 1980-х годах, советскому неядерному нападению нужно было сопротивляться посредством неядерной обороны до тех пор, пока это будет возможно; но, если советские формирования продолжат прибывать на фронт, и оборона уже не сумеет удержать их, тогда следует применить ядерное оружие.

Впервые поступившее на вооружение в 1952–1953 годах [81] , тактическое ядерное оружие США стало быстро подниматься по кривой эффективности. Оно без труда встраивалось в планировавшуюся в те дни защиту по всему фронту: цепочка немногочисленных сил, развернутая в боевой порядок с небольшой глубиной эшелонирования, образовывала почти непрерывную линию вдоль всей границы. Сил вполне, хватало для того, чтобы провести различие между пограничным инцидентом и настоящим нападением, которое можно было встретить только ядерной контратакой. Слабость в неядерном вооружении оборачивалась силой, ибо из-за нее применение ядерного оружия становилось более вероятным. Но эта реакция на неядерную мошь СССР, осуществленная на техническом уровне, достигла кульминационной точки своего успеха очень скоро, поскольку в конце 1950-х годов Советская армия создала собственное тактическое ядерное оружие. Поэтому, если бы обороняющиеся попытались защитить рушащиеся участки своего фронта, атаковав наступающие советские колонны ядерным оружием, советское командование могло ответить прорывом других участков фронта с помощью собственного ядерного оружия.

Но в этом случае действие и противодействие не уничтожали бы друг друга. Если бы ядерное оружие и было применено, то Советская армия уже не завоевала бы богатые земли, а лишь стала главной причиной их уничтожения. Поэтому, если бы альянсу удалось убедительно пригрозить применением ядерного оружия в случае нападения на него, он сумел бы предостеречь СССР от любой попытки завоевания, единственными возможными последствиями которого были бы либо неядерное поражение, либо ядерное разрушение. Увещевание всегда контролируют лидеры противников; устрашение может оказаться успешным лишь в том случае, если они верят в угрозу и при этом считают, что наказание будет значительнее возможных выгод. Из этого следует, что безопасность, достигнутая благодаря увещеванию, по сути своей менее надежна, чем надлежащая оборонительная сила («сдерживание воспрещением» — deterrence by denial). Напротив, ядерное оружие представляет собою угрозу, уменьшить которую гораздо труднее, чем ту, что исходит от любого числа бронетанковых дивизий, потому что его воздействие можно точно предсказать.

Однако в этом случае эффективность увещевания зависела бы от мотива: если бы советские лидеры напали на альянс скорее из отчаяния, чем в надежде на завоевания, их не отпугнула бы перспектива стать причиной целого пояса ядерных разрушений в средней Германии. Незаконная власть всегда ненадежна. Один из сценариев «холодной войны», которого сильно опасались, начинался с всеобщего восстания в Восточной Европе, вызванного соблазнительным примером западноевропейских свободы и процветания. В таком случае атака на Западную Европу была бы вероятным ответным ходом с целью лишить беспорядки их импульса, угрожая последствиями еще худшими, чем продолжающееся угнетение.