– Словно золото в слитках! – сказал Гейнеман, протягивая руку к стоящим вдоль стены кругам. – И все это собрали желтенькие крошки!

– А цветы, с которых они собирали пыльцу, цвели сотни лет назад, – дополнил взволнованный Герольд. – Если б я распоряжался находкой, я бы ее пальцем не тронул.

– О Господи! – запротестовал испуганный садовник.

– Хотя на этом воске нет надписей, как на вощеных дощечках, все же он является частью монастырской жизни, – продолжал Иоахим, не обращая внимания на восклицание старика. – Что происходило в душах монахинь, когда они придавали эту форму добыче, приносимой пчелами из цветущего, греховно-прекрасного мира, лежавшего за стенами их обители? О чем они думали?

– Позвольте, сударь, могу вам сказать безошибочно: они думали о том, сколько денег получат за воск, больше ни о чем, – сказал Гейнеман почтительно, но с таким хитрым взглядом, что Герольд расхохотался. – В монастырях всегда стремились к накоплению богатств; почитайте старинные рукописи – там подробно описано, какие длинные руки протягивали благочестивые сестры ко всему, что можно было подцепить. За свои молитвы они требовали, чтобы бедные души, боявшиеся того, что будет с ними после смерти, отказывали им не только земли, но и свои последние гроши.

Он навел луч фонаря на стены.

– Что за прекрасный погреб! Здесь нет ни малейшего следа пожара, который охватил тогда все. Мы можем пользоваться им, барышня! Все остальное засыпано, и потому надо вынуть воск и как можно скорее вынести его на воздух.

– Этого нельзя делать, милый Гейнеман, – решила Клодина. – Находка должна оставаться на месте нетронутой, пока ее не увидят Нейгаузы. Не напишешь ли ты Лотарю? – обратилась она к брату.

– Я? – воскликнул тот с комическим ужасом. – Все что хочешь, только не это. Ты знаешь…

– Да, я знаю, – ответила она, улыбаясь. – Я тоже не хочу иметь дела с бароном фон Нейгаузом. Я предоставлю решение Беате. Пусть она приедет сама или пришлет поверенного.

Герольд кивнул.

– Сообщить Нейгаузам необходимо. Люди злы, услышат о находке, увеличат ее в десятки раз, а потом станут болтать об утайке и тому подобное. А на мою сестру не должна упасть никакая тень. Лотарь будет думать именно так, как я говорю. Воск монахинь принадлежит тому, на чьей земле найден. Но, замечу, по римскому и всеобщему праву – только наполовину, а другая половина принадлежит нашедшему, то есть нашему Гейнеману.

Старый садовник вздрогнул и отмахнулся рукой, как будто его хотели ударить.

– Мне, старику? Чтобы мне досталась половина найденного на земле Герольдов? Вот была бы новость! При чем здесь я, когда камни выпадают из стены? Разве это заслуга? И разве мне нужны деньги? – Он энергично покачал головой. – У меня достаточно, даже слишком достаточно до конца моей жизни благодаря моей покойной госпоже. Нет, вы не должны обращаться ко мне с этим, сударь. Ни одного, самого крошечного кусочка воска я не возьму! Но согласен, что надо обратиться, куда вы хотели. Пусть кто-нибудь посмотрит находку, чтобы потом не было ненужных разговоров.

На другой день Клодина пошла через лес в Нейгауз, чтобы лично переговорить с Беатой.

Она выбрала узкую извилистую тропинку, выходившую на широкую проезжую дорогу. Предстояло пройти значительное расстояние, но приятно было идти по мягкому ковру из мха и травы под густым лиственным сводом. Сама молодая девушка, «прекрасная лебедь Герольдов», как нежно и восторженно называл ее брат, в своем светлом платье и белой соломенной шляпе, скользила, как солнечный луч, в зеленом сумраке.

Выйдя на дорогу, она пошла мимо образцовых нив и прекрасных лугов, изредка наклоняясь, чтобы сорвать несколько желтых цветков, сверкавших, как золотые звезды, в сочной траве. Скоро заблестели окна замка. Он стоял на пологом возвышении, склоны которого покрывал бархатный ковер из подстриженной травы.

Узкая дорожка пересекала газон; Клодина шла по ней, наклонив голову, и только дойдя до площадки под липами около западной стороны дома, подняла глаза и, смутившись, замедлила шаги: в Нейгаузе были гости.

К ней навстречу вышла полная, но стройная дама с очень белым лицом и южными темными глазами. Вероятно, она гуляла здесь, в тени. Шлейф элегантного шелкового платья серого цвета тянулся по песку, а в гребне, придерживающем на затылке густые волосы, при каждом движении посверкивали разноцветные камни. Она держала на руках худенькую бледную девочку в белом платьице, кружевной подол которого опускался почти до земли.

Взгляд Клодины остановился на лице ребенка. Она узнала эти большие, темные как вишни глаза, этот слегка нависающий над пухлыми губками кончик носа, низкий лоб, над которым упруго поднимались блестящие черные волосы – это было типичное лицо боковой ветви герцогского дома.