Шрифт:
Красивая, изящная, нежная, любимая... мертвая...
Когда закрыли крышку гроба, он всем существом своим остался там, вместе с ней. Темнота подступила ко всех сторон, стало глухо и душно, словно и его завалили землей...
Королеву похоронили под ивами, рядом с могилой его матери. «Здесь две самые дорогие мне женщины», – сказал он.
Могильщики разровняли холм, и он дал знак всем уйти. Слезы просились наружу, и их никто не должен был видеть, кроме ивовых ветвей, таких же скорбных и поникших.
Весь оставшийся день и всю последующую ночь он просидел на земле у могилы своей Королевы и, глядя на холм, что укрыл ее в себе, в который раз жалел, что он жив и что его глаза видят такое – могилу любимой жены...
– Вы уже три дня ничего не ели, – заметил доктор.
– Я знаю.
– Смею заметить, государь, что так нельзя.
На эти слова он лишь пожал плечами.
Они стояли на берегу озера, что окружало Цветущий замок – родовое гнездо Короля. Он, худой и бледный, с неподвижным взглядом, рассеянно бросал в воду мелкие камешки и так же рассеянно наблюдал за волнами, на которых колыхались крупные влажные кувшинки. Эти белые цветы напомнили тот день в конце апреля...
Она была так хороша со своим круглым животиком, в легком белом платье и с распущенными огненными волосами, когда он катал ее здесь на этом озере на лодке. А как замирало сердце, когда она неосторожно перегибалась через борт, чтобы сорвать кувшинки, и смеялась, видя страх в его глазах:
– Не свалюсь – не бойся.
Не бойся... Легче сказать, чем сделать...
Он боялся с той самой минуты, как она забеременела. И никогда он не испытывал такого страха. Стоило ей споткнуться или слишком резко повернуться, и его сердце колотилось, словно горошина в погремушке... Погремушку он сам вырезал из липы для их будущего малыша...
– Нельзя падать духом, государь. – Голос доктора прервал воспоминания. – Вы Король, от вас зависит жизнь целого государства... Вы отец, в конце концов, и вы нужны своему сыну.
– Я знаю, – очередной ответ.
Липовая погремушка. Ею иногда стучит нянька в детской, и сердце его обрывается от этого звука...
Тут доктор рискнул, ни много ни мало, жизнью: схватил Короля за плечи и пару раз жестко встряхнул:
– Очнитесь, сэр! Я же пытаюсь вернуть вас к нормальной жизни! Помогите же мне!
– Я должен уехать. – Он так и продолжал смотреть словно сквозь доктора, и встряска ничуть его не расшевелила. – Если я останусь – я сойду с ума... Без нее я сойду с ума... Да, я уеду...
Доктор отпустил его, недоуменно подняв брови.
– Путешествие, – чуть бодрее сказал государь, – это мне поможет, думаю... А как вы считаете?
– Но ваш сын? А страна? Как же все это без вас?
– Моему сыну всего пару недель, и ему нужнее няньки, а страна... Все спокойно, все стабильно, все на своих местах... Для Королевства я сделал все, что было нужно... И у меня достаточно советников и министров, чтобы в мое отсутствие все было в порядке. Год-два – и я вернусь. Как раз придет время учить сына держаться в седле. – И он слабо улыбнулся. – Отдайте все необходимые распоряжения насчет моего отъезда.
– Кто будет сопровождать вас, государь?
– Никто. Я еду один...
1
Деревня Перепутье, что в южном округе Снежного графства, всегда жила весело. И именно потому, что располагалась на перепутье. Здесь то и дело появлялись новые люди, путники, которых гостеприимно встречали в местной харчевне «Крестовище». Не было вечера, чтоб за ее столиками и стойками не собирались местные жители, чтобы посудачить о новостях, которые принес последний путешественник. Само собой, за этими разговорами выпивалось много пива и вина, и съедалось прилично закуски из хозяйских погребов. И «Крестовище» процветало. А для некоторых путников платой за ночлег и стол в харчевне иногда был просто занимательный и желательно долгий рассказ о собственных странствиях и о тех диковинах, что они повидали. Такие повествования собирали много народу и приносили хозяину немалые барыши.
Поэтому когда в жуткий ливень с градом в «Крестовище» буквально ввалился путник в черных кожаных одеждах, с которых ручьями текла вода, хозяин Акил первым делом толкнул ногой дремавшего у теплого очага мальчишку, чтоб тот подкинул в огонь сырое поленце. Дым из трубы харчевни был сигналом для жителей Перепутья, что у Акила новый гость.
– Добрый день, господин рыцарь, – почтительно поклонился хозяин, видя добротные одежды путника, его длинный меч за спиной и широкий кинжал на бронзовом наборном поясе. – Хотя что я говорю: какой он добрый. Как зарядил с утра, так и льет, ливень распроклятый... Прошу вас, к огню поближе, снимайте куртку и сапоги – я дам вам сухие.
Брови путника удивленно приподнялись – видно, не везде он встречал такое радушие.
– Благодарю, у меня есть свои, – предупредил он Акила, который уже выудил из-под стойки пару крепких, но сильно поношенных сапог.
Он подошел к очагу, где уже трещало и шипело внушительных размеров сырое полено, расстегнул пояса (их было два) и перевязь, что крепила на спине меч, снял промокший капюшон и длинную куртку и повесил их на гвоздь, вбитый в стену, уселся на скамью, чтобы заняться сапогами, в которых (Акил слышал даже из-за стойки) хлюпало.