Может, так теперь и не узнаю никогда! И главное, что обидно — из-за себя самой. Папа спросит: «Ну? Понравилась ли тебе Татьяна Сергеевна?» А я буду стоять и молчать.

Ленинградские сумерки набежали и сгустились как раз в те минуты, когда Люда подходила к дому на улице Восстания. Могучий атлант был виден ей уже смутно, уже сквозь пыль и паутину быстрого вечера. Люда так и не сумела рассмотреть, свисает с каменной бороды сосулька или нет. А утром она про эту сосульку вообще забыла.

Дверь ей открыла Вера Николаевна, та самая женщина, которая так странно не договаривала предложения.

— Ты раздевайся — и на кухню… — говорила она. — Там мы… И Татьяна Сергеевна тоже…

Это был опять «зимний двор»… Там, человек пять или шесть пили чай, в другом углу парень с наколкой во всю руку провёртывал мясо и читал газету. Толстый доминошник грузно сидел на стуле и курил, пуская паровозную струю дыма в высокий потолок. Молодая женщина стояла у плиты над шипящей сковородкой. Кому-то, может, показалось бы здесь тесновато. А им — нет.

— Люда! А ну-ка иди скорее сюда! — громко сказала Татьяна Сергеевна.

Она сидела за столом, где пили чай. Возле неё, словно знак власти, высился очень большой блестящий чайник, каких Люда в жизни своей не видела. Наверное, старинный.

Пили чай, аккуратно цепляя ложками варенье из разнокалиберных вазочек, и разговаривали кто о чём. Такие разговоры обычно бывают просто от покоя и хорошего настроения.

— День рождения? — спросила Люда тихо.

Татьяна Сергеевна покачала головой.

— А чего?

— Да просто собрались… посидеть.

Суетливая и сердобольная Вера Николаевна уже подсунула Люде парочку бутербродов, дала большую чашку сладкого чаю и шепнула, что вон то варенье абрикосовое, пусть Люда берёт, не стесняется, потому что Вера Николаевна сама его варила.

Люда ела бутерброды, пила сладкий чай с вареньем. Весь день она провела впроголодь и, конечно, устала. Теперь домашняя еда и уют спокойной взрослой компании усыпили её. Казалось, столько впечатлений, столько надо ещё понять за сегодня. Может быть, даже и прямо спросить у Татьяны Сергеевны…

Вместо этого Люда задремала под шелест и говор негромкого пира… Это себе она казалась большой, высокой и взрослой. На самом деле, наверное, всё было не совсем так. И когда Люда уснула, кто-то из мужчин легко поднял её и унёс в комнату Татьяны Сергеевны на диван с говорливыми пружинами.

Люда ничего этого не услышала, ничего…

Вот она уснула. И теперь очень трудно сказать, в каком настроении она проснётся завтра. Честное слово, мы совсем не уверены, что ей захочется вспоминать свои послеэрмитажные мысли. Потому что человек не очень-то любит менять взгляды и переделываться. Раз стал переделываться, значит, в чём-то был неправ и теперь исправляет свою ошибку… или даже вину!

А тут уснула — и с плеч долой! Но, правда, очень жаль, что так получилось. Когда-никогда, а Люде Коровиной всё-таки надо кое в чём меняться. И лучше это понять, пока тебе тринадцать лет, а не двадцать, скажем. Потому что — акселерация! О ней уж теперь говорят чуть не с детского сада. Очень рано люди взрослеют, очень рано по сравнению с прошлыми поколениями. Но и твердеют рано. Трудно потом переделываться. Так что спеши, Люда Коровина, все спешите — пятиклассники, шестиклассники, семиклассники!

Спала Люда Коровина, и сейчас её ни за что было бы не отличить от шестиклассниц тридцатых годов, сороковых, пятидесятых. Может быть, только чуть повыше была она.

Однако у спящего человека рост определить очень нелегко. Если только он не карлик и не баскетболист.

Но всё-таки о чём же они поговорили бы, если б Люда не уснула?

Трудно сказать.

Может, у них и вообще не получилось бы ничего. Причём совсем не обязательно из-за Люды. Вполне возможно, что как раз из-за Татьяны Сергеевны… А что вы думаете! Взрослым ведь тоже нелегко говорить с шестиклассниками, они тоже могут чувствовать себя неловко и потом сердито говорить себе: «Что-то не то я болтаю», и комкать разговор, и умолкать на полуслове.

Такое очень даже часто случается, когда взрослые говорят с ребятами. Только ребята этого почти никогда не замечают, потому что они следят лишь за собой, за своим разговором и за своей победой в этом разговоре.

Ну ладно. А если б всё-таки?.. Если б Люда начала, а Татьяна Сергеевна откликнулась, о чём бы тогда?

Наверное, сначала об Эрмитаже. Да, конечно, об Эрмитаже!

«А помните, Татьяна Сергеевна, когда идёшь на третий этаж, у самой лестницы…»

«Конечно, помню!»

Они поговорят о той картине. Потом ещё о какой-нибудь. Потом об Антиное. И наконец Люда спросит: