Шрифт:
Это и так ясно. Не первый раз инструкцию повторяют.
Выбрались на плоскости. Настя — на левую. Катька — на правую.
— Готовы?
— Готовы.
— Подождите малость. Так. Пошли.
Скользнули обе с крыльев. Провалились в небо.
Снова бросили с четырех. На автоматическое раскрытие теперь на трех. Летят.
Переполнило Настю ветром, как парус корабельный. Страшно Насте. За кольцо хватается. Оно и не кольцо вовсе. Просто называется так — кольцо. На самом деле — рамка металлическая. С тросиком. Руки в стороны положено. А Настя нет-нет да кольцо потрогает. Тут ли оно? Оно тут. Целую вечность летели.
Настя уже и не надеялась, что прибор, созданный творческим гением советских людей… а он как стрельнет! Вырвало хрустящий купол из ранца, разнесло над головой, и хлопнул он, воздухом переполнившись. Осмотрела Настя купол: хорошо наполнен. На стропах ни перехлестов, ни переплетения, ни скручивания. Теперь осмотреться: нет ли вероятности в чужой купол ногами влететь? Нет такой вероятности. Развернулась на стропах вокруг: нет ли опасности столкновения? И такой опасности нет. Катька рядом летит, хохочет:
— Завтра на двух тысячах раскрываться будем.
Раскрылись на двух тысячах. Обе рядышком.
Строг Холованов: не торопитесь. Успех закреплять надо. Десять прыжков с раскрытием на двух тысячах. Потом понемногу и ниже раскрываться будем. За компанию и Холованов с ними третьим иногда прыгает.
Вечерами после прыжков на песчаной косе жгут костер. До самого неба.
Выбрасывает море чурки, сучья, бревна. Годами на берегах эти бревнышки и чурочки лежат. Сохнут. А потом попадают в костер сборной Союза. Говорят, что йодом чурки пахнут. Говорят — солью. Еще чем-то пахнут, говорят. Что бы ни говорили, а костер пахнет морем. И Настя у костра. И вся команда тут. Песни до зари:
Дан приказ: ему — на запад, Ей — в другую сторону.А потом:
На Дону и в Замостье Тлеют белые кости…Еще пели песни свои, особые, десантные:
Выползать на плоскость Со-би-рается С парашютом Чело-век.К утру ближе пошли непристойные. Катька — самая первая. Такие песни запевала, что вся сборная хохотом чаек пугала. И танцевали до рассвета.
Бросили с четырех с раскрытием на двух.
Хлопнул купол, и зависла Настя над морем. А у Катьки не хлопнул. Мимо скользнула Катька и вниз, вниз, вниз. В точечку превращаясь. Чем Настя помочь может? Парашют раскрыт, и никак на нем Катьку не догнать. Катьке только криком и помочь можно. И кричит Настя:
— Рви! Катька! Рви! Кольцо рви!
На земле Катька смеется. И Холованов смеется. И вся сборная смеется. Катька уже тренированная. Ей прибор не на два километра взвели, а на двести метров. Чтоб Настю пугануть.
Настя уж думала, что Катька разбилась.
Смеются все. Одна Настя в себя прийти не может. Сердце не железное.
— Ладно, ладно, Настя, будешь и ты когда-нибудь почти до самой земли летать не раскрываясь, сама новичков пугать будешь. Иди отдыхай. Больше тебя пугать не будем. Завтра прыгаем снова с четырех, но раскрытие на километре. Это не фунт изюму. Иди, морально готовься. Не побоишься на километре раскрыться?
— Не побоюсь.
Бросали с четырех. С раскрытием на километре.
На километре хлопнул у Катьки купол, а Настя вниз летит, превращаясь в точку.
Теперь Катьке очередь кричать.
— Настюха, раскройся! Раскройся, дура! Руками рви! Руками!
Ничем не поможешь ей. Зависла Катька на парашюте — быстрее не полетишь. А Настя, не раскрываясь, — к земле, к земле, к земле. И с земли ей орут: «Рви! Настюха! Рви!»
Не реагирует.
На двухстах у нее все три автомата сработали. Хлопнул купол. Тут и земля.
Вызывает Холованов.
— Сама на двести поставила?
— Сама.
— Всех нас напугать?
— Ага.
— Но у тебя нет практики даже на восьмистах метрах раскрываться.
— Теперь есть. Сразу на двухстах.
— Это хорошо. За грубое нарушение дисциплины от прыжков отстраняю. Из сборной отчисляю.
Глава 4
Ходит Настя по пустынной косе. Шумят волны. В небе купола. В небе планеры и самолеты.