— У вас красивая дочь… чудесная девочка, — однажды сказала продавщица, видимо, желая польстить выгодному покупателю.

— Спасибо, — горделиво отозвался Дитер.

Меня удивил его ответ. Почему Дитер не сказал, что я не дочь, а жена? Может, он стесняется нашей разницы в возрасте? Вопросы мелькнули и исчезли. Дитер ласково потрепал меня по щеке, легонько хлопнул по попке, как это мог сделать отец дочери-подростку, и пошёл к кассе оплачивать купленное.

— Дитер, почему ты не сказал этой женщине в магазине, что я твоя жена? — решилась спросить я, когда мы сели в машину.

— Ты слышала? — спросил он, ничуть не смутившись, — а почему нет? Называй меня папа или лучше «дэд». Многие жёны так называют своих мужей…

Я бы не сказала, что знала таких жён. Тем более, много. Но одну вспомнила. Это была знакомая Вероники, иногда забегавшая к нам выпить «рюмку кваса» и поболтать. Правда, пила она не рюмку, а кружку и не квас, а водку. Я даже толком не помню, как её звали. По-моему, Лиза. Так вот она действительно говорила, засидевшись у нас:

— Ой, пора валить на хауз… Поздно уже. Папик и так будет злиться, что я под градусом. Если припрусь после двенадцати, может и задницу надрать…

— Вероника, а что у Лизы и правда папаша такой строгий? — наивно спросила я, когда Лиза удалилась.

— Да, не знаю, какой у Лизки папан, — зевнув, ответила Вероника, — это она своего мужа-кормильца так кличет. Он у неё лучше любого отца. Кормит-поит-одевает. Ни о чём девке думать не надо. Правда, дрючит её, как сидорову козу.

— Бьёт что ли? — в ужасе спросила я.

— Да почему сразу бьёт? Держит в строгости. Ну, чтобы она ни шагу в сторону… Что ты хочешь? За всё нужно платить.

Я вспомнила про Лизку и её папика, и успокоилась. Действительно иногда так называют мужей. Особенно когда те содержат и балуют свою слабую половину. Позже это стало популярным в России, ну, то есть выходить замуж за взрослых и обеспеченных дядек, которых девчонки стали называть папиками.

Постепенно волнения улеглись окончательно. Я успокоилась и уже не вздрагивала, когда Дитер заходил пожелать «спокойной ночи». Послушно подставляла свой лоб для поцелуя и, осмелев, иногда в благодарность за какие-то покупки радостно обхватывала его за шею.

— Довольно-довольно, — говорил он, но я видела, как ему приятны мои порывы.

Вопросы, бередившие душу, отошли на задний план и почти не посещали меня. Я почувствовать себя увереннее, и стала капризничать, как и положено любимой дочери.

— Папуль, купи мне эту заколку. Ну, вон ту… с камушками…, — гундосила я, требуя третью заколку за эту неделю.

— Хватит… у тебя их достаточно много, отвечал Дитер.

— Ну, папуль, ну, пожалуйста, посмотри, какая она красивая. У меня такой нетуууу…

Вся эта сценка происходила на глазах продавщицы и Дитер, с напускной серьёзностью, обращаясь к ней, как к взрослому, говорил:

— Чего только не сделаешь для дочки… — и покупал очередную заколку, майку или сумочку.

Но однажды…

В тот день стояла невыносимая жара, а Дитер таскал меня с одной деловой встречи на другую. Сначала я послушно сидела в кафе или вестибюле здания, куда шёл Дитер для встречи, но, в конце концов, мне всё это дико надоело, и я стала хныкать и хандрить.

— Дитер, ну сколько можно, — пропела я, не выдержав, — сказал, что не долго, а сам… хочу мороженое…

— Меня ждут, потом… — коротко бросил он, но я разошлась и, схватив его за рукав, заныла:

— Хочу домой, хватит, я устала… мне жарко…

Я стояла около машины, из которой только что вылезла. Дитер глянул на меня, потом оглянулся, будто искал кого-то… и снова посмотрел на меня, явно раздражаясь. Я начала скулить не на шутку, требуя везти меня домой.

Грубо толкнув, он посадил меня на заднее сиденье машины. Я не успела даже ахнуть, как щёлкнул замок. Дитер ушёл быстрым шагом в сторону представительного господина. Они подали друг другу руки и скрылись в здании. Я просидела в закрытом салоне Дитерова Мерседеса почти два часа. Машина была очень высокого класса с кучей всякий примочек, заказанных Дитером в дополнение к тому, что сделано заводом изготовителем. Одним из них было умение машины перекрывать двери и окна так, что их нельзя было открыть ни снаружи, ни изнутри.

— Это для того, — объяснял Дитер, радостно демонстрируя новшество, — чтобы если всё-таки влезут воры, вылезти не смогли бы.

Теперь в мышеловке оказалась я. Через два часа я была на грани глубокого обморока. Скорее всего, так бы оно и случилось. Мысли уплывали лёгким дымком. В глазах засверкали чёртики.

— Во, галюники уже, — мелькнула мысль и я начала валиться на бок.

Вскоре вернулся Дитер и, ничего не говоря и даже коротко не глянув в мою сторону, завёл машину. Я услышала, как загудел мотор, и открыла глаза, оставшись лежать на мягком кожаном сиденье.