— Знаешь что, парень, пойдем-ка поближе к воротам, скоро на водопой поведут, — сказал тамбовец.

— Тебя как звать-то? — спросил Сергей. — А то как-то неудобно, до сих пор имени твоего не знаю.

— Тимофеем!

— А по батюшке?

— Да я уже забыл, когда меня по батюшке звали, сейчас только по матушке величают, — мрачно сострил Тимофей.

— Ладно, Тимофей так Тимофей, — согласился Сергей. — Пойдем на водопой.

К озеру водили партиями — по двести человек. Им удалось пристроиться ко второй партии. Когда переходили через шоссе, то увидели, как в сторону озера свернули две легковые машины. Выскочивший из «опеля» обер-лейтенант переговорил о чем-то со старшим конвоя и, подойдя к пленным, указал на четверых, в том числе на Сергея и Тимофея, затем повел их к машинам.

— Машина мыть, — сказал он на ломаном русском, глядя в походный немецко-русский словарик.

Обер-лейтенант был корректен и подчеркнуто вежлив. Его тонкое интеллигентное лицо, стройная хрупкая фигура, затянутая в мундир новыми ремнями, выхоленные руки, резко выделялись от других фашистских офицеров. Стоя в стороне, обер-лейтенант пристально следил за медленными движениями Сергея.

— Руссен? — спросил он, подойдя к нему.

— Да, — ответил Сергей по-немецки.

— Коммунист?

— Нет! — отрицательно качнул головой Сергей. — Я студент.

— Что изучал?

— Я филолог. (Разговор происходил на немецком языке.)

— О, я тоже филолог. Ты говоришь по-немецки, это хорошо: немецкий язык лучше русского.

— Я так не думаю. Нет, русский язык не хуже вашего, а…

— Да? А теперь конец вашему языку и вашей Руси, — вежливо перебил его обер-лейтенант.

Сергей побледнел.

— Я уверен, обер-лейтенант, что русский народ и его язык не удастся никому уничтожить: вожди приходят и уходят, а народы остаются.

— О вождях советую вам впредь выражаться поосторожнее. Хотя бы из благодарности, что вам несут свободу. — Обер-лейтенант быстро оглянулся: не слышал ли кто из немцев слов пленного?

— Какую свободу? Вот эту?! Вот это вы называете свободой?! Это же нарушение всех международных законов! — сказал Сергей, указывая на изможденных пленных.

— Я не это имел в виду. На войне всегда были и будут пленные.

— Но все, кроме немцев, обеспечивали пленных самым необходимым.

— Немцы тоже обеспечивают тех, за которых платит их правительство. Ваше же от вас отказалось! Почему мы должны это делать? Германия не так богата, чтобы прокормить целую армию русских военнопленных! — Сказав это, офицер отошел, чтобы отдать распоряжение конвоиру.

— Чего он к тебе прицепился? — спросил тамбовец.

— Да вот о русском языке разговорились.

— Смотри, парень, брось свою прямоту! Как муха погибнешь! Лучше молчи — целее будешь!

Сергей понимал, что тамбовец прав, и спорить не стал. Да, надо учиться сдерживать свои эмоции.

С утра шел снег. Едва рассвело, а десятитысячную колонну уже выгнали из лагеря. Пленных было так много, что даже не было видно головы колонны. Рядом с пленными, по обеим сторонам колонны, зеленой цепью шли конвойные с автоматами наготове. Когда вышла последняя пятерка, из лагеря выехали две большие крытые черные машины. С лязгом захлопнулись тяжелые, опутанные колючей проволокой лагерные ворота, и пожилой усатый часовой, оттирая побелевший от мороза нос, побежал греться в сторожевую будку.

Стоял ясный морозный ноябрьский день. Солнце забралось в самую высь, надев на себя розовато-мглистый венец. Холодный, жгучий ветер леденил щеки, насквозь пронизывая тощие, костлявые фигурки пленных. Сергей с тамбовцем шли в первых рядах, кутаясь в худые, затасканные шинели, пытаясь согреть посиневшие от холода руки в карманах.

Кругом простиралась голая степь. Она казалась такой грустной, одинокой и поруганной. Изредка вдоль шоссе встречался исковерканный, обгоревший танк с развороченной башней или гусеницами, брошенная пушка или автомашина. Кое-где по сторонам виднелись утонувшие в снегу домики без каких-либо признаков жизни. С затаенной злобой смотрели пленные на проезжавшие немецкие машины, нагруженные продуктами или трофейным барахлом, отобранным у жителей. Жирные смеющиеся шоферы выглядывали из кабин и орали на идущих в колонне пленных.

Колонна растянулась на несколько верст. Пленные шли молча, то убыстряя, то замедляя шаг. Конвоиры постоянно подгоняли их криками. Самое гиблое дело было идти в хвосте колонны, потому что все пинки и удары обрушивались именно на последних. Сохранять интервал было трудно: если две или три шеренги в середине колонны отставали на несколько метров, то эти несколько метров катились до конца, возрастая в десятки раз, и их приходилось наверстывать, ускоряя шаг. Никто из пленных не знал, куда их гонят и сколько продлится этот путь, на какой версте придется упасть, но каждый чувствовал: рано или поздно, но это все равно случится.