Теперь план изменился: Галкин идет в кузницу, где работал Мудрых, и накует там машин, какие не снились… Мудрых спас ему жизнь. А сам кузнец умер и потому… потому… Парень стал всхлипывать и грызть кулаки.

Директор притих. Отговаривать ученика от трудовых подвигов у горна в пользу спиртозавода или коптильного цеха было бы непедагогично. Тем более выказывать сомнение. Все, что слышал директор, было так не похоже на бессердечного Галкина. Хотелось послушать еще…

— Значит, ты раскаиваешься? Сожалеешь о случившемся?

Галкин кивнул и поднял лицо, мокрое от слез. Откуда они взялись, даже представить трудно. Федор Мудрых не был педагогом, он не искал особых приемов и системы воспитания, на свой страх и риск брался за трудных подростков, на которых махнули рукой, и воспитал двенадцать мастеров свободной ковки, артистов в своем деле. Тринадцатый претендент чуть не стоил ему жизни.

— Успокойся, — сказал директор, волнуясь все больше, — во-первых, с чего ты взял, что Мудрых умер?

— Он живой, живой? — Галкин запрыгал, поверив сразу. — Его спасут? Он у врача!

— Скорей всего — спасут! — старался упредить чрезмерную радость Галкина директор. Ему, как педагогу, не нравились резкие скачки в настроении парня. Под прессом ответственности за жизнь кузнеца паренек вел себя тише и выбрал как будто верное направление в жизни. — Мудрых — большой человек! Если бы он умер… по твоей вине…

Директор сделал паузу. Мальчишка сразу присмирел.

— …Во всяком случае это урок тебе на будущее, Аркадий! Урок всем нам. Ты ему обязан жизнью, постарайся не забывать. Мы впишем Мудрых в летопись школы. А ты никогда не отказывайся от этих слез, очистивших душу. Ну иди, дружок, к маме. Я думаю, она одобрит насчет завода и порадуется…

Галкин выскочил за дверь.

— Только не сразу выкладывай! — крикнул вслед директор, зная по себе, что иные школьные новости лучше принимать по чайной ложке, как сильнодействующее средство, а не лошадиной дозой.

За дверью прозвенел звонок, и из классных комнат вылетели дети. По лестнице скакали вниз через ступени, рискуя поломать ноги, и мало чем отличаясь от Галкина, сократившего путь до перпендикуляра… Суть одна. Видимо, на уроках скука. Надо что-то менять. Срочно.

Директор напряг память, возвращаясь в годы своего ученичества. В последнее время он чаще обычного вспоминал прошлое, сравнивал, и часто сравнение было не в пользу нынешней школы. В десятом классе он лично не замечал звонка на перемену, когда слушал учителя литературы. Класс сидел завороженный, вставали лишь тогда, когда учитель прощался.

Он не заигрывал с детьми, не запугивал. Полкласса, помнится, на его уроках решили стать писателями. Голос до сих пор стоит в ушах, если прислушаться, но попробуй повтори… Хотелось старику, чтобы открылись таланты в его классе.

А после был — «вал», поголовная успеваемость и дутые отчеты наверх. В интересах престижа школа брала обязательство покончить с второгодничеством и покончила. Тащили неучей из класса в класс, не думая о последствиях… И дожили!

Звенел звонок на уроки. Директора ждали в классе, а он сидел, задумавшись, не решаясь, словно практикант, потерявший шпаргалки. Скрипнула дверь и чья-то мордашка глянула на него с любопытством…

— Иду! — поднялся директор. — Сейчас начнем…

Что бы там ни было, а жизнь продолжалась. «Еще не вечер, — подумалось директору, — еще не вечер…»

Мать встретила Аркашу с немым вопросом, не обратив внимания на слегка помятый вид. Она изнемогала в предчувствиях.

— Все! — торжественно сказал Галкин и помахал дневником перед носом мамаши.

— Дай погляжу, радость моя, на твои пятерочки! — возликовала та, надевая очки, сделавшие ее глаза большими и беспомощными.

— Какие пятерочки?! — обиженно отступил Галкин. Говорить о пятерках в их доме было бестактно. Их он сам видел лишь в чужих дневниках, приучив себя радоваться меньшему. Но мать все мечтала и на что-то надеялась…

К первому классу Аркаша Галкин, среди немногих, умел бегло читать и писать, хлопот учителю не доставлял и сразу выделился. Троек он не знал, осыпан был пятерками, которые в конце концов стал считать в порядке вещей и променял бы их на живого жука или стеклянную трубочку, сквозь которую на школьном обеде смачно сосал компот некий Мишка.

На школьных собраниях родителям толковали о престиже школы и показателях, которые должны быть никак не ниже уровня, спущенного району, иначе он будет плохо выглядеть в отчете и потянет город вниз. Промышленность сработала неплохо, поэтому и школам надо подтянуть показатели…

Аркаше сиять бы и гордиться за показатели и престиж, но… Спущенный району уровень успеваемости был уже не для него. «Хорошистами» стали другие, пополнив процент до требуемой цифры… Отец запил, в доме было неспокойно. Мать, еще не так давно сидевшую королевой на собраниях, с «престола» свергли. Она корпела с сыном за домашними заданиями и чувствовала, что не в силах вернуть былое. Словно что-то держало Аркашу на месте, замедляя развитие. Муж смеялся, когда она пыталась рассказать ему о своих тревогах. Ей приходило на ум, что сын умственно неполноценный и его переведут во вспомогательную школу. «Нет! — внутренне кричала она. — Нет! Я не переживу». И вспоминала, вспоминала, пытаясь в прошлом найти свою вину, нечто такое, что могло бы опровергнуть или подтвердить…