Капитана не поразило ни то, что он видит своими глазами первую русскую радиолампу, ни то, что сигналы Парижской радиостанции слышны так четко и громко, как никогда. Помощник начальника станции, не ставя в известность самого начальника, совершил служебное преступление: перенес антенный ввод из технического здания к себе в комнату. В таких условиях нельзя быть уверенным впредь, что удастся обеспечить нормальную работу радиостанции. Здесь должен остаться кто-то один — или начальник станции капитан Аристов, или его помощник поручик Бонч-Бруевич.

Таков был ход мыслей капитана, который он тут же изложил в рапорте Главному военно-техническому управлению. «Или он, или я», — написал капитан и подчеркнул эти слова жирной чертой.

В Петрограде, однако, на рапорт капитана реагировали совсем не так, как он ожидал. Ценность опытов Бонч-Бруевича в Главном военно-техническом управлении поняли отлично. Уехать пришлось капитану. Ему подыскали новое место, но он никак не мог примириться с тем, что в Главном военно-техническом управлении решили оставить на Тверской станции не его, старого служаку, а этого мальчишку, который не считается ни с какими инструкциями и к начальству непочтителен. С поручиком он не простился.

А Бонч-Бруевич чувствовал себя легко и свободно. Работа станции шла по заведенному распорядку, но никто не косился подозрительно, не бросал хмурых, тяжелых, неприязненных взглядов. И солдаты тоже довольны. Теория радиотехники была для них, конечно, книгой за семью печатями, но энтузиазм поручика, чистоту его побуждений и высоту замыслов рядом с угрюмой тупостью капитана Аристова видели они превосходно. И старались. Смышленые деревенские парни становились монтажниками, слесарями, антенщиками. А с Яковом Бобковым Бонч-Бруевич вообще решил не расставаться. Так что все шло хорошо, опытам можно было уделять гораздо больше времени, чем раньше. Одно тревожило. Кого пришлют на место капитана Аристова? Как сложатся отношения с новым начальником? Не будет ли он еще хуже? И потому Бонч-Бруевич никак не решался перенести оборудование для опыта из своей маленькой квартирки в здание станции, хотя это становилось необходимым, потому что объем работы возрастал.

…Капля олова повисла на кончике паяльника. Бонч-Бруевич медленно приблизил его к тонкой нити. Момент очень ответственный. Бонч-Бруевич задержал дыхание. Тихо скрипнула дверь за стеной. «Господин поручик», — сказал чей-то голос. Знакомые интонации прозвучали в нем, но Бонч-Бруевичу было не до того; он раздраженно мотнул головой. «Михаил Александрович», — сказал тот же голос, но уже громче. Бонч-Бруевич обернулся. Паяльник выпал из его рук; хрустнуло разбитое стекло. Перед Бонч-Бруевичем стоял старый и давний друг — штабс-капитан Владимир Михайлович Лещинский. Всего на год раньше кончил Лещинский Николаевское военно-инженерное училище, вместе с Бонч-Бруевичем служил он в Сибирской радиотелеграфной роте. После Иркутска потеряли друг друга из виду. И вот встретились…

— Какими судьбами? — Бонч-Бруевич пожимал крепкую руку штабс-капитана и никак не мог отпустить ее.

— Приехал станцию принимать. Я был просто поражен, когда узнал о том, что вы с кем-то не ужились. Резкий конфликт, рапорт о невозможности совместной работы…

— Вот она, наша разлучница! — Бонч-Бруевич показал на стоящую в углу самодельную радиолампу.

Лещинский приблизился, внимательно разглядывая ее, легонько постучал пальцем.

— Расскажите мне в подробностях, что же у вас произошло.

— …И следствием того, что с помощью этой вот, мною сконструированной и построенной, радиолампы я здесь, в Твери, слушал Париж, и явился рапорт капитана о невозможности нашей совместной деятельности. Не знаю, как к этому отнесетесь вы, но работу свою я бросать не намерен.

— Как отнесусь! — Лещинский пожал плечами. — Я же вас не первый год знаю. Да и вы меня. Думаю, что прежде всего нужно помещение. Ну что это такое — из квартиры устраивать лабораторию.

— Я давно уже просил две комнаты.

— Это скромно. Меньше, чем тремя, не обойтись. Оборудование нужно?

— Прежде всего — хороший двигатель.

— А люди? Вы же не можете всю работу проделывать сами.

— Электромеханики-то здесь найдутся. Хуже было со стеклодувами. Но не далее как вчера их оказалось сразу несколько. Аптекарь — тот самый, что помогал мне химикалиями, — бутылки и пузырьки для своих снадобий получал со стекольного завода, расположенного неподалеку, в Клину. Всех, кто там работает, он хорошо знает. И вдруг встречает двух стеклодувов, одетых в солдатскую форму, на улицах Твери. В чем дело? Оказывается, они мобилизованы, приписаны к запасному пехотному полку, расквартированному здесь, и завтра их отправляют на фронт. Аптекарь, как это узнал, сразу ко мне. «Кто будет делать бутылки?» — кричит. Я немедленно связался с командиром, солдат обещали отправить в распоряжение станции. Да, вот что еще очень важно. Лебединский эвакуировался вместе с Рижским политехническим в Москву и часто у меня бывает. Помогает советами. Жалеет, что сейчас трудно вести переписку с генералом Ферье. Они ведь лично знакомы. Генерал — крупнейший французский радиотехник, многое мог бы подсказать.

— А вы не хотите сами с ним познакомиться?

— Каким образом? — изумился Бонч-Бруевич.

— Отправиться в командировку во Францию. Я постараюсь добиться в Главном военно-техническом управлении, чтобы это разрешили. Скажем, месяца на два. К вашему возвращению постараюсь все организовать так, чтобы можно было начинать работать в новых условиях.

— Но ведь война идет…

— Да, конечно. И именно поэтому командировка особенно необходима. Нужнее, чем в мирное время. Так я и скажу, когда буду доказывать необходимость ее начальству в Петрограде. Сложно, конечно, даже географически, придется ехать через Скандинавские страны. Что поделаешь…