– Да сиди уже, нехристь, видишь, другие нехристи пришли, но прав, перетопчутся. Не в том положении, скакать как козёл, хотя такой и есть.

– Ах ты херов щенок, херов мальчишка, херов молокосос, херов надувала, херов очковтиратель.

– Но, но, но, облуда, попридержи, я ещё хруста не слыхал, а ты уже.

– Тебе ещё и хруст? Да я батога из собственных пятипалых совью, чтоб тебя внутри жопы отстегать.

Эпизод восьмой. Маркиз предпринимает отчаянную захватить Ганса через столешницу. Тот решает более не задерживаться, хватает портфель и кидается наутёк. Маркиз некоторое время стоит, беспомощно глядя то в отвратительно пустой проём распахнутой, то на застывших двумя глиняными Буддами японцев, без сил опускается в кресло, головная боль делается нестерпимей домашней канонады. Один из якудза совершает решительный вперёд, призывно смотрит на Маркиза.

– Вот нехристь безмозглая, где тут ещё могут быть, у дворецкого в заднице?

Эпизод девятый. К хозяину хижины в глубине сада. Является не только хозяином строения, но и самого сада, деревьев произрастающих в. Сообщение действительности: пройдоха Ганс внуком старика и единственный родственник. Воровство в саду деда практикует с регулярностью. Старик решает, подействует прилюдный позор. Когда Ганс перемахивает через забор, дед выходит на крыльцо и отправляется вслед за внуком. Ганс всходит по деревянной лестнице и допущен во внутренности барских покоев. Старик обкладывает тамошних хозяев последними дураками и разинями, раз имеют неосторожность впустить к себе его пройдошистого. В стройный план, полный праведного гнева, вмешивается досадная. По дороге катит громадная телега, до отказа длинными нетёсаными брёвнами. Лежат пирамидой, обнадёжены толстой верёвкой, удерживающей соседствовать. Верёвка перетирается о шершавую и все брёвна в разные стороны, как раз против места, в ожидании реликт. Грохот, ругань извозчика, брань самого старика, одно из брёвен на больную мозоль. Внимание к двери утеряно. Выскакивает спешащий покинуть негостеприимный Ганс с надобным старику портфелем в руках, скатывается по лестнице, пропадает из виду. Стариком не замечен. Возвращается к наблюдению. Из двери два японца, один в руках портфель, с яблоками, принадлежность коих. Старик устремляется навстречу. С почтением смотрят как лунь бодро через бревно, одобрительно качают головами. Дед обутой в жёсткий сапог по щиколотке одному из, выхватывает портфель с деньгами Маркиза и устремляется.

– Что, косоглазые, похрумкали чужого налива?». По стохастичности вспомнил, тряхнуть стариной и устремиться к сёстрам, во времени вокруг, вчера, сегодня или завтра, день, в якобы старшая. Облегчил корчи стула, второпях пожонглировал подарком, хвала месяцу Нисану заранее, чалму сдувает ветром к дому под мостом. И это называется гоминиды с анатомическими особенностями? Не люди, не боги

Откуда им знать

…про добро и зло, взволнованно кто начал, знающий толк, показания свидетеля, пытка в лоб присягобиблией, коротышка, едва выше подземных, задрав капут и жадно на собеседника в черных засаленных, унылом котелке, с чернотой на двойной штрих шире склеры (ммм, как будто что-то знакомое). Бросаются гробовщики, мормонские коммивояжеры, неудачливые мошенники шелкующие на автомотрисах, бомбейские чистильщики прибрежной полосы, обнищавшие розенкрейцеры, духи, нашептали Александру Эйфелю строить башню, инженеру Уайзу продать концессию на Панамский, Гофману взять имя Моцарта, распорядители вагонеток солькурских шахт, отцы чьи дети сами решили принять постриг, приблизительно так один солькурский скваттер, вздумавший культивировать кротов и бобров, молочники Зоббурга, сочинители ансерпиннамов и тайные археологи. Готлиба Нараяновича С. к последней реестра, с некоторой, не малой для, смыслил в археологии тех дней. Владелец-на-крови небольшой лавки, в склепе, продавались старинные, более раннего нежели антиквариат и свершались иные дела (однажды поехал в Африку с фигуркой Генриха Шлимана в чемодане, к Анри Муо, эквивалентил даже сочувственно, понимал, Ангкор-Ват нигде и никоим не отсимонишь). Удручался докладом из агентов, вынюхивающих существование, если повезёт, местоположение нещупанных артефактов, как сам в последнее время склонялся. До касательства к археологии, предпочитал шукать по подвалам, потом продавал или обменивал, самостоятельно. Вдобавок к мрачному наряду наследовал от отца гриснец, вкупе с версторостом раздирало метрики неприкрытым гробовщиком из ритуальной подай-с-унылым-лицом, договаривается обо всём на цвынтаре, может углубить могилу и сколотить, и отлакировать гроб, и спихнуть через выкоп. Милый, добро и зло мало кому интересны в наш век, их чрезвычайно тяжело продать, если только ты не наёмный убийца, иди, подумай ещё. Напутствовав таким, опустился на скамейку подле ступеней, в подвал лавки, забросив одну на вторую, оголив грязные носки в бело-красную, смотреть на снующих во все крестьян, городовых, более легкомысленных чем сам торговцев, институток с тайными мыслями, гувернанток с подопечными, суфражисток с лозунгами, миллионщиков с красными шеями, унылых волонтёров, богумилсектантов, коляски с верхами, извозчиков с отобранными номерами, солдат с ранцами и депешами, перемещались перед глазами сообразуя дихотомический калейдоскоп. Пару месяцев или около Гровер Кливленд стал новым Соединённых, в Австро-Венгрии уравняли немцев и чехов, на Балканах статус-кво, сегодня из тюрьмы Оскарчика, особенно яростно порадовался, ожидая новых преобладаний эстетических ценностей над этическими в прессе и въяве. В семь встреча ещё с одним, готов личвремя для общественно-полезного продукта в конце месяца, в этом мае дела не шли, а вешались, обрушивая на голову фальшбалки, решил наколдовать у порога письма раньше обычного. Встреча в трактире «Бэкон и свинина», старинном монрепо по меркам их, существовало до рытья катакомб и до, однофамилец второй «Органон». Агент, по основной профессии, надуманное призванье, конопатил для наследников щели династий, чертил и разукрашивал генеалогические, в процессе этих копаний в семейных крамолах и инцестах, выуживал для Готлиба сведенья о том или ином, и вещице или возможном месте в пространстве-вампуке и времени-агрегации. Отягощаться поисками и восстанавливать как там всё раньше любил больше чем ауратус ауратус аквариумное стекло, но меньше чем земля – притягивать предметы. Просидел на скамье до начала седьмого, почти не двигаясь и не меняя, запер внутреннюю, наружную, фенестр, хвала архитектурным просчётам, не, позвякивая треншальтерами от всей жизни, в тратторию. Агент поджидал, сидя в углу за пустым, принципиально не выворачивая карманы в таких. Кивнул трактирщику, расшифровывалось приветствие и обыкновенная надобность, подсел к знакомцу. Делал я тут заказ для одной дамы (от Каролины Ансбахской до Фанни Каплан), случайно наткнулся на связь с семьёй, давно терзавшей мозжечок. Благодаря этой даме смог получить доступ к материалам и узнать о том своём роде гораздо, почти достигнув лимфатического узла. Оказывается после Невшателей сделались и Замеками, чего я никак не мог, а, стало быть, и Вуковары тоже отсюда. Готлиб слушал болтовню не перебивая, убеждая себя, принимает людей такими, сами неосознанно преподносят. Тоже под властью сильнейшего увлечения нашариванием, не имел склонности и потребности выговариваться, рассказывать наиболее невероятное. Да и всё всегда вероятно. И столько самоубийц, столько неизвестных людей, да, теперь я стал понимать, всё не так христоматийно. И все зачинают детей в позднем и живут до девяноста и больше. Ксения Вуковар состояла в связи с этим Елисеем Старокитежским, основавшим самый большой странноприимный дом и приняв в него самого себя. Князь Иордани в шестнадцатом, вот он-то тебе и. Если б не Ксения и Китеж, нам бы перепали только христопереиначивания, которых и так жопой жри, однако они, как ни странно, разделяли для кого он муж, а для кого отец, от этой ясности ненавидели ещё более люто, всё передали по персоналиям и через триста с гаком, и теперь ты этого Елисея вполне можешь. Да было бы что, а я-то не подведу. Есть и даже больше чем ты сможешь унести, так я думаю. Тогда найму телегу или туда не доедет? Доедет, намекаю на Иордань. Далековато. Обиженно вскинулся. Ну, Иордань так Иордань, а где же там именно? Сперва про Елисея, а где именно своей башкой допрешь, мне ещё растягивать лица в кленовые листы.

Поскольку, когда разговор про самое (психоанализ как он есть до своего изобретения) и не мог слышать собеседника Гримо, от молчавшего живого манекена толку как от упоминания листа салата в периодических изданиях, не зная к кому взывать, возделся, поморщившись от в оных, метнулся вперёд, назад, сам не понял как подле двери в будку и, обнаружив в поверхности, составляла сама и бардовые вокруг, несколько рифтов, в пояснице, глазом к одной из, пошире, немедленно навлекая незримый гнев эмансипанток и законных притворянтов. Внутри зажжено газовое за, как видно, платил Джон Рокфеллер, звонящий разбирал пагинации в прикандаленной к барышнясоедините книге, этот, не являвшийся электрическим, мог только с одним, в его свете узрел контрафорсившего спиной, слушая раздававшиеся из притороченного к наушника, одесную в задумчивости на стене будки невидимые явные и неявные приписывания. Стал разбирать как взбредёт в голову. Сумел про немые мельпомены, представления заставляли смотреть, тридцать лет не отдавал долга матери, никогда не поднимал пьяных из снега, в молодости воровал на базаре, в трудных обстоятельствах всегда предоставлял говорить другому, иногда прикидываясь слабоумным, сжёг два стога фуража для одомашненного подвида дикого двурога, прилюдно обругивал свою тень за, за ним ходит, плевал в лицо тому, заговаривал с ним о ссылке Овидия, ночью подпиливал оси колесницам, не отвечал на письма брату, один раз случайно, не вполне, отравил колодец и никому об этом не, однажды предложили ножны отделанные человеческим кордуаном, взял. Изобразив последнее остановился, поражённый натурой предположительного Сатрапа Арголидского, начал знаковать только через несколько долгих; о Северине Антиохийском. Во время странствий приветствовал каждого встречного, однажды отчищал от перьев изгнанного народом бургомистра, не срывал листьев и трав, в ответ на оскорбления только пронзал взглядом, не доносил на шельм, крали у него книги или кости, всегда уступал место в повозке, даже если у самого сильно болели, не чурался склоняться над чумными, если кто был неприятен, всё равно беседовал с ним любезно, предпочитал работу праздности, однажды предложил обедневшему кузнецу свою спину вместо наковальни. Стократ разобрал, невпроворт не сумел. Добро нежащееся в перинах и патрулирующее зло, хартию, армия Сатрапа отдирала от забора, опавшие в последний раз лёгкие Сатрапа и преображение Северина в экспонат собственного владения. Барыш со сдачи хартии в аренду имеет хартофилакс. Услыхав про хартофилакса перестал вычерчивать, на сей надолго. Издёргался, понимая, пропускает самое. Рука взметнулась к стене. Уставьте носы в карту. Один побродяжка случайно набрёл на долину Печали и что-то там запомнил от идола древлян до закопанного кентавра. Гримо надлежит завтра весь день дома, дождаться… Чего именно-именно, прошляпил, могло нечто от высланной в XVI-м и потерявшейся между двух почтовых систем индульгенции до прохождения по Садовой войск Эмилио Агинальдо-и-Фами, кстати, вскоре всё. Стал с головы наушник, устраивать с рожком в сложившуюся систему отношений, Готлиб успел в несколько достигнуть чапараля, остаться незамеченным и многое знать. Вышел из будки, осторожно прикрыл, в задумчивости к воротам парка, как будто не в губернскую улицу, а в долину Еннома. Минование квартала, вход во двор и поступление на поверхность старой растрескавшейся, отдельным входом в жилище над заведением. Со стороны улицы на кожаных петлях битая ветрами и дождями трактирная: «Бэкон и свинина». Кружало, помещавшееся в доме, не имело срока давности, никто не мог припомнить по чьей лицензии и многие смыслы бэконосвинины. Явившись в свою, нанимаемую уже много лет, над трактирной залой, снял с головы парик, над медной шайбой с грязным жавелем смыл с лица грим и в одежде улёгся на узкий подле полукруглого окна. Проник в подушку, подушка проникла в него, немедленно начав наблюдать череду переходящих один в другой снов, могли не забыться и до первого заседания второго трибунала Страшного ландгерихта. Наблюдал за, афритом, звали Станислав Гаштольд, уд раскачивается как маятник, в считалке учитывается скверно освещённая зала, чадящие факелы на стенах, сквозняк, тревожит их пламя, тени двух людей, посреди помещения, длинный стол, низкорослый кустодий в грязном фартуке, из патл свиное рыло, подлеток, по-господски, зелёный бархатный камзол, шелковая сорочка с жабо и пышными манжетами и серые чулки, в башмаки с пряжками в прихорашивается чернь. Говори, Архисвин, пока не на детской дыбе, отрок, это слуги, да, слуги? О чём вы бакланите, молодой господин? Я не умею понять. Сейчас сумеешь, я лишаю тебя отрубей на сутки. Твоя дьявольская месса с картой. Как ты отгадываешь её? Так я и сказал, это ведь окаянный фокус. Так я и спрашиваю тебя, в чём здесь фокус? Сначала придумай сам как завлекать народ, а потом выкладывай оппонента кверху брюхом. Попробуй, посодержи пивную хоть день, тебе все пряжки заплюют. Налоги растут, а люди нищают. Гаштольд вниз и попытался вселиться в мальчика. Подправь свои дела, да не дури народ. Лучше вари доброе пиво, да подавай к нему закуски, сопровождалось выбросом кошелька. Сон оборвался и до утра петухов почивал без, совершенно момент, из Гаштольда в другого. Разбужен гнюсами феба и птичьей сарабандой на крыше. Вставал с рассветом и ложился с закатом из большой нелюбви к темноте, вампирам, любого рода летающим криптидамвспышкам в темноте и призраку жены. Поднялся с лежака, потянулся без сладости и принялся в окно, на улицу в лице редких в рань прохожих, не питая ничего кроме лёгкого амфиболического безразличия. Дворник вяло метлой по брусчатке стараясь сберечь больше мусора для инспекции, старосветская барышня с бидоном и в платке, вверх по улице, за ней, как играла им на поршнёвке, стая дворняг, на другой стороне против дома коляска с откинутым, подозрительный шпикочеловек в клетчатом и очках с тёмными пехштейнами, делая, декламирует в себя сплетницу, вылитый частный (любопытно где тогда прячется его), насторожился и подумал, не из лечебницы ли прибыл. В дверь постучали. Гримо несказанно, гости не баловали, если не считать гостем разбитного паренька, представился скукой и сказал, ошибся эпохой и его знакомец живал в двести восемьдесят назад и исключая достопамятного, недавно случился словесный перепихон, а, надо сказать, при той жизни, вёл, всякая беседа не с собой увлекала, можно было из описанного выше. Здесь нечем поживиться, уходите, громко живой манекен и дверь распахнулась. На пороге та самая помесь курьера Локи и кашмирского террориста. Любопытный гость наносит повторный визит. Звали, как помнится, Готлиб. Чтоб вам аромат кофея в нос залетел, мсье Гримо. Не случилось ли по моей вине побудки? Да вон вы уже и в уличном, небось за прессой спускались? Раненько вы, тиражи ещё не поступили. Того, не разделяет уличное и домашнее и всегда ходит, предположить не умел, живой манекен почти не источал запаха, в комнате не затхлости, сам не привык думать о всяких пустяках, анализируя впадал в меланхолический транс. Что, опять? Я, признаться, подумал, после того раза вы не придёте. Отчего это мне к вам не прийти? – ещё более Гримо изумился. Разве мог я не прийти, я же умею ходить. Как не прийти к человеку над трактиром, когда за окном бушует аллергическое разнотравье. Да ещё и такому выверенному создателем как вы (как мысли духовника Бастилии). Уже бывавший у меня источник поискового блуда, между пробормотал-подумал. Громко: вы, должно быть, явились на счёт хартии? Собираетесь задурить мне голову и сманить на поиски? Так её уже задурили. Вещей у меня нет. Пойду в чём есть. Стало быть идём? Идём, идём, задумчиво Готлиб, лихорадочно, как этот простак, пичуга, рохля и выводок несуразности предков, этак с ходу прознать, явился из-за хартии? Надо было этому морфологическому каталогу кратеров Луны-предку, взять и всё так, ещё облепить всё дело столькими потомками, высовываются из щелей, едва поглубже. Простой вопрос, не касающийся детей и далее: не мог он разве рисовать обыкновенными чернилами, что бы потом голову не пришлось ломать? Ну так идём, что ли? Или желаете что-то обговорить? А вы физиономию мазать не будете? Да на что? Мы разве собираемся где-то выступать, кроме как выступать в путь? А на что ты вчера так извазюкал? – мысленно Готлиб, вроде тоже подмостки под пятой не трещали. Может и будем, кто его знает, вы за антрепренёра, я за силача и престидижитатора. Здесь нет прилива и мы не кораблекрушение у берегов. Вы откуда узнали, что я к вам по интересу хартии? Потому что я чувствую, когда всё завертелось. У вас есть или нет булимическая карта? А я должен сообразить, в чём её логогриф. Я к этому вполне готов, имею и подготовку. О, позвольте поинтересоваться? О, оказывается, у нас в Солькурске проживает великое картографов, как бы не целая артель. Вот как? Предъявляйте, предъявляйте. Вы, ретивый картовед, поумерьте свои сияния. Пергамент, у одной вед… счёл, являть своё, Герды, будет не вполне, учитывая, им троим предстоит сглодать несколько железных хлебов, ссориться с маккиавеллиевской старухой может уже и стоило, но не при помощи неконтролируемого доноса. У одной пожилой леди, леди Герды, тоже имеет виды. А, та скверная ведьма в девичестве. Приниматься за уверения, никакая не ведьма, вполне приятная и милая дама, чересчур неатутентично. Ведьма, спорить не ввязался и глава иезуитского комитета диалектической казуистики. Заявлять вслух, пусть в отсутствии самой сквернавки, по крайней недальновидно. Да, так вот карта у леди Герды и сперва я бы хотел что бы мы отправились к ней, а потом уже по маршруту. Если конечно вы не исполняете и вам удастся постичь. С незнакомцами, же людьми малознакомыми, всегда предпочитал характеризующее уважение к ближним повседневностью до ломоты. Мало ли что у тех на уме и, главное, какие возможности. В рассмотрение подобие суждения, к любому незнакомому всегда с респектом, пока не доказал обратного, неудачно присев на корточки и невольно вывалив оснастку. Торговец древностями облизывал незнакомцев на расстоянии, следует судить рассматривая обстоятельства и вектор настроения, с квазиопаской, следствие её квазивежливостью, пока не понимал чего-то, записывал в свои тетради и списки клиентских пороков. И та и другая фальшивы, бамбуковый балисонг. Я согласен и к этой Герде, не бордель же у неё, в конце концов. Тогда представьте что я кожистый хвост, а вы слонёнок. Вышел на лестницу, вслед за ним Гримо, не бросив на многолетнее видевшее его соразмерно голым, плачущим и рукоблудящим, последнего. Садовая улица. Над головой о беконе и свинине скрипела «Бэкон и свинина». Пошли влево, оканчивался город (обрывом в глубине река Кур), начиналось предместье, не прямой орбитой, через зады винных цейхгаузов, чего-то петляя, к арестному дому у Московских ворот, от того вниз. Бок о бок, Готлиб как вздумается, нажимая ногами видимые только секретные комбинации, в целокупии, соблюдён порядок нажатия приводили к озарению Циолковского, Гримо с вниманием к мелочам, здесь кого-то хоронили и набросали, старался не потревожить, имел подозрения на связь топтания и невезения. Это шли в честь Винцаса Кудирки, Готлиб, наблюдая эквилибристику. Вы хотели сказать в память, вы же не идиот. И да и нет. А кто он был? Ставил всякие закорючки на нотном стане. Небось находились энтузиасты считать их как задумывалось. Не знаю, откровенно говоря, не слыхал. Хотя может и слышал, да не знал, что это его. День в права отцовства, потягиваясь и расталкивая локтями прошлое и будущее. Хорс в опалённой альпинистской амуниции медленно к кульминации, в участившихся деревьях щебетали и вспархивали, скрюченная бабка в плате и с клюкой гнала на водопой стадо замаскированных под коз кенгуру, уводя к простёршемуся по правую зелёному и обильному росой матту. Гримо за Готлибом молча, безропотно, не справляясь, далеко ли жительствует и сколь ещё долго будут плестись. Всё равно сколько, от Садовой, где стоял его до АПЗ-20, развёртывались поприща и требовалось, к тому, переходить мост. Готлиб не думая о нанятии какого-либо экипажа, с ног до головы охваченный о сказанной декларации, помышляя в ином свете. Чтение и познание затаённой субстанции делом не первостепенным. Любопытно, поначеркали два человеческих титана, волновала цена и сопутствующие достижению. Найти стоящего, желательно помешанного на всех этих высоких, из группы доктринального отклонения, псевдохристианской коллегии, псевдокультической традиции или гешталь-астрального ответвления, доказать ценность, возраст в папирусном реестре, подробности жизней приглашённых олимпийцев, обозначить, подписано после гонки-на-колесницах-в-переносном, если нет, состряпать квазиэтимемы, ламентации в реестре судейского фогта о плевке в лицо, статье в книге тайных расходов бургомистра, по одно и то же брутто в разные мира, в таком роде. Голова Гримо восхитительную жеоду, Готлиб в бериллоны (ртуть, тетросомата, мицраим, андрогин-ребис, красная тинктура, философское яйцо, панацея гирлянды, прочее), грудной период, язвил реестр покупателей, вычленить самого полоумного, надуть Герду, выпытать, на порцион какого ахондрида ставили на колени этих казуистических. Какие марвихер-казусы, когда сам, столько лет облепленный древностями, ни разу не слышал, если и слышал, настолько бормотание, успел позабыть, музыку Кудирки? Прелестница Герда с нетерпением поджидала, стоя на флютбете своей на атульгее АПЗ-20, похожая на спившегося и свалявшегося стража радужного моста. Её жизнь постепенно лишалась покоя.

Личные Каллимаха, собственный, как главы «Противостояния серости через оканье», в кокиле креста. Странный для цверга, никто не мог указывать, это частная собственность в частной собственности. Мерцающий палисандровый в более короткой вершине, почти касаясь. В двух концах перекладины по одной стигматической куруле, потеющие посетители. Во время консультаций-интриг предпочитал невидимым. Вошёл и поклонился. Сохранил седые, искусственные глаза, едва не касавшийся верхней губы обвислый, шляпы не. Брошен один пролетевший мимо, невыразительным головы на левое от, правое от. Об этом обыкновении среди посвящённых эрегированные слухи. Спорили о какой-то милости и какой-то немилости, состояли в зависимости от кресел, более вдумчивые нусы разобраться от чьего лица полагать. Прародитель домыслов тайны раскрывать не, термоядерной реакции, опровержения закона Кулона, каменоломен Рапа-Нуи. Не чужд таинственности, любил принапустить эребы. Так жилось с большим трепетом в мошонке. Занял указанное, ждать когда дозволение диалектить, открывать, если только не собираешься люминисцентную муху, не. Пришло в голову, не сам хочет невидимым, не желает видеть его алчного лица и похотливого взгляда. Говори, Коло… Достопочтенный, я пришёл произнести несколько банальностей об одном человеке, что, банальность первая: иногда является на опушку леса. Я бы посоветовал тебе задуматься над другим. Не гни верблюжий горб, достопочтенный. Ну хотя бы над, сколько я копчу небо по подземельям, не видал поблизости ни одного сапиенса. Но это не цверг и не престол, я точно выведал. Ну если и впрямь человек, стоит отнестись к нему с осторожностью, большею чем Исаак Ньютон к открытиям, но всё же меньшую чем такия. Я осторожен как предводитель мятежных берингийских сусликов. Видел его три, но ни разу не подошёл, это ли не дьявольская предусмотрительность. Это осторожно как предположение умника, хотя прямая беседа с ним, думаю, не очень бы обогатила твои уши макароноправдой. А почему следует быть уж таким осторожным с человеком, они что, хозяева своей плоти? Ну раз уж он прибрёл сюда, то осознанно пошёл на, обстоятельства потребуют от него сноровки. Пришлось о многом осведомиться. Я точно знаю, фабрика видна из Солькурска с Лысой горы и с холма с северной стороны, Коловрат, так что же он вызнавал? Из взгляда не построить мост для гавноступов, а в лесу не устроить толковый променад. Достопочтенный, решусь спросить… Не стоит сотрясать воздух, вы же все должны думать, что я почти читаю мысли. Ясно как день, ты ещё стакнешься с ним и будешь вовлечён в противоположность тому, задумал сам. Как он может знать это, если я не исповедовался в рупор? А как знаю я? Ну вы, достопочтенный, всё ж таки живёте здесь и крутите свои… Вторгся в область неловкости, хорошо бы не дерзости, приумолк. Я бы посоветовал тебе исходить из, он не такой дуболом как ты. Но точно заговорит с тобой, как на круговом свидании. Может запутать, а может сам запутаться в твоих, если ты, конечно, расставляешь какие-то. А теперь ты должен наконец сесть в сертак, хотя бы для возобновления мозоли на жопе. Но вы же знаете, достопочтенный, всё, что я делаю, это революция в механистическом подходе. Молчание. Поднялся, вызнавальню в прошлое, совмещая захлёстывания с миркованием о своём всему и вся, долженствующему на благо делу.

Точно как литература, хотя шевелил не о ней (призвано подвести к очевидной, гласит, организованная словесность, главная из апатэ-полуистины, идущей на благо). Беря в рассмотрение эти терцовыкрики, повести от первого лица, ороманившиеся романы и скачущие как блохи новеллы, слагающие из себя величайшее изобретение совокупности когда либо населявших, литературу, уразумляешь, обыкновенное, необыкновенное враньё, обыкновенное по природе лжи, является в мире штукой обыкновенной, необыкновенное по устройству. Бесконечный горизонт, брульон, раштра с черным кончиком, в понятие любой радиант любого, вообразить, нерест фарисеев, страхи заложивших душу конклавов, радости прибитых к стенам изб староверов, разочарования труда, утехи горести, жажда невезения, мечты о гегемонии, рассветы на Марсе, страсти подземных вагонеток, остервенение миражей, надежды человеческих психей, длинные истории разрозненных семей, погрязших в окоянстве, умножающих Борджиа на Медичи, представляется возможным любое устройство и конструкцию, в духе Голдберга, управляющий всем или всеми управляемый, сопоставлять эмпирику с выкомурами, вытряхнуть из бочки тысячу сфинксоэнигм, высказываться на счёт любого волнующего и события, солгать про событие, присовокупив сотню, высказываться, бесконечность слов, бесконечность событий, бесконечность людей и того, им помстилось. Всё вместе, всё враньё, искусное или топорное, должно на благо. Должно это для теоретиков, просто идёт. Всякий сатирикопрозаик, ледащий или продувной (способность к частоте фразеологического стегания, ко мне пришла образность, нескончаемая придирчивость во взгляде на бумагу, осушение, сферический масштаб как самоцель фолио-кватро), с корван-харизмой, бездарный (таких не существует наряду с историями о положительных династиях), трудом мир и людей, населяющих, сложнее на одно или два, или три запутывания, что почти для всех лучше чем было. Набираются обороты, впрочем достаточно, попустобрёшил, о туманности дела. Экстрашаблонное, сознавать себя полноправным контура свечения, до момента таким балдированием угнетаться не, разве только когда решил проследить за одним околоточным-сладострастником, затерялся в коридорах борделя на неопределённое никем кроме хозяйки, из мандатёрок не исчезал секундомер. Только прознал о казусе, участвуют наследники и полипы династии, решил с ножом у горла справки самостоятельно. Для чего к неудовольствию моему и моему же удовольствию, покинуть, бухту, лес и фрегат (неизвестно что трюмазатасовано, уже несколько недель, только подобное соображения стукнуло в висок изнутри, силой шевеления притянуть к молу, всё тщетно, начинаю подозревать, посудина села на мель не по моей вине-желанию), на аудиенцию к своенравному до своепупия, сам думал, занимает высокое в эволюционной цепочке. На земле Димена осень, конец ноября. Не очень холодно, умеренная влажность, легко прогнозируемый сток талых, неявный перенос воздушных масс, экология искусство, на юге острова климат гораздо северного, как мне глядя из бурки совмещённой с башлыком, криптопапахи. Правил коляской пуская лошадь не быстрым, желая насладиться модусом с горной, вдоль побережья, продумать со сказанным инвариантом. В сторону Хобарта, около двенадцати километров. Бухты похожие на приплюснутые задницы, гигантские раки, видные на отмели с этакой, скалы в виде драконьих зубов с наростами хижин, много зелёного и синего, плохо скрытые озёра, неожиданное преобладание коричневого, бедные ромашковые поля, бурые деревянные сходни, обрушенные на разных этапах, высохшие водные пороги, округлые камни между залежами моха, несколько островов с клешнями, развалины фортов и береговых крепостей. Гунтер послушно вперёд, поводья из рук, прижав танкеткой, откинулся на мягкую брички. Купил в Лонсестоне в прошлом, переделал одну из кафизм, в сторону прядания, выше спинку, натолкав под седалище лечебных игл, смягчив обивку. Таким образом мог (не громко ли) с комфортом. В совершенном, неторопливо раздумывал, Гримо, о, всему предшествовало, отчего уволил магазин из жизни, Герда в то, предстала в предыдущих, в голове план одной из, ещё не зная, придёт на помощь фавн Асбурга, сугубо помстилось, литератор, от какого-то другого бога. За рассматриваемый год там и сям то одно, то другое, сути враз не оценить, придётся вернуться. Лови: Юхан Валер из Аурскога думал, изобрёл скрепку, подобные некоторое в Англии, но это призраки скрепок, никто не замечал и не изобретал. Боже-какой-пустяк, через пятьдесят изгиб Валера скрепит и станет для Норвегии единения, первобытных лыж, сплочения народа в труднейшие перестрелок и гауляйтерств. В Каталонии основан клуб по фиглярству со сферой из свиной, явит перспективы, в хтонизм миллионов, похлеще розенкрейцеров и эпигонов Зосимы Панополита. Из чрев матерей угодно вылезти четырём, могли заколошматить даже меня, сейчас не исполнилось и года (жалко закрылась «Северное самонаводящееся жало»), завоевания мира пером уже принято к рассмотрению (один ослепнет, другой покончит с, третий станет добиваться освобождения сына, от заразится смертельной, четвёртый вынужден будет всю вызнавать новости отечества из-за пределов). В Аргентине, в Соединённых Америки и двое в Российской империи, отчего по четвергам плачу и исхожу коммунистической дрожью. Не сразу к действительности, впереди шум, более всего выстрелы или несварение у великана. Дорога от побережья, проблески океана серебряными рыбками между деревьев. Должен показаться форт, через дорога, с запада защищал Хобарт. Не долее десяти минут впереди выцветший кирпич стен, как содом, отчётливо дуплеты не из маузера, не из фальконов, ближе. Беспрепятственно въехал через отворённые как и всегда, определил для себя добрый, вскоре вынужденный остановиться в заторе покинутых, обратился к проходившему сбиру с трёхлинейной С. И. Мосина. Что там за буги-вуги? Абел опять явился открывать, короткий без поворота головы в мою. Кивнул, уравновесил фонарный лошадью, стал путь на стены. Благодаря малым фортеции прошёл две узкие, оказался у самой толстой, выходящей на океан. На верхнем парапете собралось много, по большей части проезжий вроде меня (учитывая дальнейшее, страшно представить, за общество), чьи колымаги затор на площади. Обсценнили, потрясали куркулями в сторону воды, учтиво приподнимали шляпы, развёртывали лозунги, мочились со стены, обменивались реноме. Через два ряда блестевших от пота лысин, шевелюр и шляп разглядел два корабля Ост-Индской, не рейд в миле от острова. Одинаковые суда без точной, нечто среднее между лоцманскими и фрегатами. Не все-на-одно-торговые, в этом и есть их ошибка. Абел Янсзон Тасман приплыл открывать остров, в третий на памяти, если принять её за отзеркаленную вселенную. Громогласное «готовьсь!!!». Пацифисты на стене закрыли уши, артиллеристы пошире рот, предпочёл совместить. На нижнем боевом парапете дюжина солдат светочи к пушкам и грянул залп. Подумал, с залпом ничего нельзя, кроме грянуть, если ожидается в округе залп, непременно, не ударит и не раздастся. Желая прослыть нетривиальным с особинкой, поневоле рискуешь в академистах или даже в… ладно ну да. В галеасы проникло два или три. Махали белыми, ласкар на рангоуте силился на языке мановений, нас нельзя умолить и внизу раздалась команда. Предполагал, солдаты намеренно смещали (так больше шансов на дно не в одиночестве), с каждым прицел ближе к, имея намерения лишь. В случае особенного упорства, комендант именовал настырностью, пошли бы. Абел Тасман очень настырным пионером, понял, как понимал в отрочестве чтение. Пришлось провести в форте несколько до мглы, пока не развернули бушприты к своей лютьегастдыре. Благодаря неуступчивости капитана сильнее обычного, к удовольствию публики на стене. Из форта затемно, заночевать в Хобарте, продолжить агитпоход. Колдыхал за большим белым фургоном, хозяин подвесил два срубленных лантерна, спереди и сзади, делало другом, регулярно произносил ругательство на всю окрестность, громогласно, в такие предпочитал отставать. Досадная случайность (моя сбила и захромала) остановиться и сильно замешкаться на половине от человечества в обе стороны. Пропилеи форта заперты, не оставалось ничего, либо стремиться в Хобарт, либо на стезе, либо представить, я джокер в этой колоде, либо, используя удобный научить брабансона говорить «меня здесь нет». Пока силился заключить копыто между колен, мимо несколько кибиток, кто-то предложил, отказался, субтильно или на арго-ж, будучи централизован на своём. Удача на месте, странно скособочена. Тут побрали дьяволы, коих, сколько успел, было трое.

В глаза бросается поляна, кругом уже не знающего как изгалиться костра, подвешен котел-копоть с кипящим, трое джентльменов в одинаковых клетчатых и серых котелках. Лапсердаки и рейтузы в красно-чёрную клетку, через зады сливались с природой, рассчитывая, заползёт ангиостомид или олигодон покороче, на нос ночной коконопряд. На уполовиненной ходуле сколько могла бесшумно в наибольшую, притаившись за раскидистым оноклеи, принимать звуковые волны. Отчего же ты сжалился над ней, и не дал умереть своей смертью? Да какая жалость, так, прихоть художника смерти. Не мог ждать, когда она издохнет. Неизвестно сколько сил, а у нас сам знаешь, вечерняя поверка. Зачем тебе было ждать? Так должен же я был распилить ей голову. Вот ты и попался. На живую она крепче, что ли? Ну помучилась бы, что ж такого? А ты сперва облагодетельствовал сердце. Ха-ха-ха. Верно ты его уел. Сжалился, ха-ха-ха. Давеча трёх до смерти затоптал, а тут сжалился. Но тогда иные обстоятельства. Вот ты попался и второй ногой. Вывод: стариков и старух тебе жалко. Ну жалко малость и в чём переадресация? Я помню собственных, которые кое-что претерпели дожив до сотни. Осмелюсь заметить, что если у человека есть бабка и уж наипаче дед, вовсе не мудрено, что они пребывают в почтенном. Ха-ха-ха. Ловко ты, Нет ну каков нахал, Какого быстрого нашёлся подбрил. Ты, Больной но не весь, с каких пор у нас больной? – Нет ну каков нахал. Сколько не думал над этим, всякий раз выходит, что с рождения. А почему же? Родители нездоровы были? Да нет, здоровые родители. Я, вероятно, здоровей и не видывал. Понимаю, только ты у них больным получился. Да что я, ты возьми в рассмотрение братца. Да уж, братец у тебя был что надо. Только зачем ты его ночью палкой своей забил, по сию пору мне невдомёк. А чтоб он, очко надутое, на чужое добро пасть свою не разевал. Я барышню выкрал, а он с ней любезничает. Разве тебе жалко? Всё равно бы померла не под тобой, так под ним. Выходит, что жалко. А отчего это мне не должно быть жалко? Я разрабатывал план похищения, а он любезничает. Видишь, Нет ну каков нахал, и Больному но не всему жалко бывает. Ты, Какой быстрый нашёлся, не при тут на меня со своими изворотами, мне не так жалко, как тебе. И вправду, не так ему жалко, Нет ну каков нахал. Ему жалко по-хорошему. Из такой жалости расцветают букеты в честь Венеры. А из твоей, Какой быстрый нашёлся, только праздник легавым. Виноват, Нет ну каков нахал, понимаю, что виноват. Давлю в себе, а всё равно лезет. Прочих во всех смыслах нисколько, а если какого-то старика убивать, так рука не поднимается без мотивационного домкрата. Ведь он же жил, силы тратил, старался, карабкался, а я его тростью по голове. Трость, в первый палкой, у каждого из своя. На одно лицо, из в тон маскарадам гофера, с харалуговыми, румбы и смертоносны (это только со временем). Смычки одесную, в случае чего пущены в с превосходным. Виноват, так мы измыслим наказание, Нет ну каков нахал, но с умом, многозначительно вверх палец, прощупав подбрюшье окрестного кислорода. Будет и кара, и перевоспитание ценностей в едином котле. Тут как раз и случай. Ведомо ли вам, бедные мои друзья, что нас с вами самым бессовестным образом? Подло, скрытно и вероломно, в лучших традициях гомеровских циклопов. Нет ну каков нахал не оборачиваясь, сохраняя прежнюю, совокупил трость с воздухом, тупым концом по адресу куста, устроилась Герда. Не успела даже разгерметизироваться, в лоб несоразмерно со лбом тяжёлое, из глаз легкомысленные зачатки, осознание происходящего оставило. Пала в темноту лесного полога, пригодную для идей фикс и семенной жидкости. Очнулась не видя ничего кроме двух-трёх выходов из создавшегося. Обозрению прочего мешковина, помещена, ворованная с левады рамбулье, собирательный капиталистического цилиндра. Смердело соответственно. Лишившись зрения, оставалось лишь, вот и принялась. Лет ей, как я мыслю, очень и очень, Нет ну каков нахал. Старая как само время, я и не подозревал, такая старая может быть. Так что тебе, Какой быстрый нашёлся, в самый. Если ты одноногую убьёшь, прочие старики будут казаться тебе младенцами или в крайнем случае юношами. Этой столько лет, что так цепляющая тебя кинетическая энергия зашкаливает. Ладно, Нет ну каков нахал, знаю я, что так будет лучше, только давай уже после дозаправки я её пристукну. Вот уж верно. У нас там всё, как будто, подоспело. Жрать охота. Ну уж дудки. Забьёшь старуху, тогда и станем угождать внутрь. Чтоб все сегодняшние были окончены. А то мне никакого счастья не доставит, а ведь я тоже мешал. Услыхала противоестественный шум. Донёсся не спереди, фобурдоны джентльменов, с правой света, с куст папоротника, при всех расчетах не стал имманентным равелином. Чем в то, Готлиб, была готова, на геликоптеры древних греков шли отрезанные уши африканских тумбослонов. На предмет ловкости Гримо не питала, хотя иной была склонна, вспомнить помянутый цистоптерисный равелин. В случае (а он, как понятно, постучал в) если её джентльмены врасплох, рохлю сгребут вернее неверного. Вот бы Готлиб, ещё. За годы торговли останками святой инквизиции, вылезал из колетов и схулов, протискивался через дуплини и во многие эхопутаницы (отчего-то профессора и приват-доценты полагают, осталось мало-во-плоти), драться будто свора трезвых викингов с видной через кожаные штаны опалесценцией, когда-нибудь беспременно явятся и поберут, и врать, подворачивался случай, единственный при рождении, превосходно. Такого враля как, разобраться, не осознанно не встречала, если и (допустим на это место мог Изамбард), так славно, всё приняла за чистую (сомневалась даже в прификсе на валежник, сама назначала). Засел в лоховине неподалёку от старухи, джентльмены резко переменили. Что-то долго сегодня. Мозги у той леди густые, вот никак не разварятся. Ты, Какой быстрый нашёлся, откуда её взял? Из книжного хранилища она. Я к ней два дня присматривался, чуть абонемент не получил. Из хранилища, ха-ха-ха, вот я и говорю, мозги дюже жёсткие, сколько книжек поглотила через чтение. Так радуйся, Больной но не весь, сам умнее станешь, а то и вовсе выздоровеешь. Ну так что, достаём бабку, Какой быстрый нашёлся ей голову мозжит, в самый раз и похлёбка подоспеет. Не поверите, вы мне не поверите, друзья, но подле нас снова оказался, помолчав, прислушавшись, Нет ну каков нахал. Прячется под тем же злополучным, что же сегодня за нашествие такое? Покажись нам, вероломный шпион, не то придётся извлекать тебя самому. Папоротник зашевелился, Гримоостолоп на поляну. Нда, этот не столь стар, его я, пожалуй, и сам убью. Зачем ты подслушивал нас, сообщи перед смертью? Я вас не слушал, слишком много бреда, спокойный ответ. Я искал среди вас старуху. Она пошла сюда и не возвратилась. Так старушка тоже твоя знакомица? Так она у нас вот. Вон, в мешке отдыхает. Мы как раз собирались. На это ничего. А много вас таких у поляны кружит? Нет. Хотелось бы знать точное число, поскольку в вас угадывается человек с образованием. Скажите, любезнейший, не знаете ли вы, раз уж вы здесь, как открывается карта? Что-что открывается, карта, вы говорите? Уж не знаю, о какой карте идёт речь. Об игральной разве что? Так переворачивайте её к низу рубашкой, к верху картинкой, вот вам и откроется. Карта, значится реинкарнационный через земли. Как её открывать, вы не знаете? Как её, не знаю. А куда ведёт сказанный? Не к сокровищам ли? К сокровищу, не задумываясь о вопросах понятийности в феноменологических интерпретациях (а тут впору говорить о соцреляционизме). Джентльмен вообразил вроде гроулеры золота (столь распространено, не действует банальность) и драгоценных (разнообразны и оттого универсальны). Пожалуй, убивать вас мы повременим. Давайте поговорим об этом сокровище. Большую ли оно имеет ценность? Очень большую. Великолепно, получившееся признано мною удачным, а где, вы говорите, помещена эта карта? Герда её с собой. Она ведь её. Герда это… – Нет ну каков нахал со всем доступным вероломством индивидуализировал мешок. Да, так зовут старуху. Сильные руки обольстителя установили вдоль дерева и развязали. Диспозиция. Гримо по левую, по правую Больной но не весь, за костром Какой быстрый нашёлся, Нет ну каков нахал застыл перешагивая через, с любопытством взирая и поигрывал универсальной в постижимости. Когда махну рукой, сделай так, чтоб они хоть на сколько-нибудь вылупили бесплодно, позади Герды невесомый. А кто это там у нас ещё объявился? – себя ждать Нет ну каков нахал, страдает хоть кто-то харпаксофобией в этой окрестности? А это я, вот хожу здесь… грибник, одним словом, в круг света. И много ль насобирал? Да ни одного. Все будто под землю утянуло. Вы, стало быть, из одной шайки (хотя сам с теми двумя был из одной шайки)? В нашей карте они балбесы, Гримо, после чего обернулся к Герде. Так вот, о вашей карте, Нет ну каков нахал, ба, давай, предъявляй. Да хер тебе, у меня шишка, мокрая от пота старуха. Мысленно готовилась, велел Готлиб, ещё к некоторым вроде марьяжа дочери и последнего пути, это сугубо мысленно. Не зря в паспорте эристиковедьмой, для могущественного телекинеза требовались многие, здесь требовались немногие. Наковыряла из ворованных фейерверков, ногти всегда при ней. Может до той степени, руки устанут тереть глаза и до степени когда период полового созревания сына останется незамеченным. Вкралась корреляционная загвоздка, изложена далее: не переходящее во взрыв горение параллельными слоями ослепит всех кто есть на. Тогда глаза зажмурьте. Как же мы взглянем на карту, когда зажмурим глаза и как мы можем знать, что вы настолько благонадёжны? Или вы это… поздно сообразил, мозгляк. Махнул, резко своей. Заполнился крупицами порошка. Трость Нет ну какого нахала в Готлиба со стороны пирамиды, Герда одним заскорузлым о другой, нестационарная форма искры. Стояла зажмуренной, приготовила лоб, вспыхнуло. Ярко, чрез зажмуренные резануло по, а уж как резануло по ушам. Ни хрипов, ни чмокающего, где-то далеко сзади, нечто о нечто. Значит Готлиб, прохвостливый варёный репей, сумел, угодила во что угодно (будто кроме деревьев ещё проходила Всемирный паноптикум и строился Бостонский маяк), не в его бесценную. Жалюзнула одно веко, на всякий отскочила в катет от ближнего, пригнулась, полагая, совершено своевременно. Все предосторожности напрасны, ослепление не хуже чем Василию Болгаробойцу. Зрячим Готлиб и она, прочие вокруг ни зги, пропущенные через страуса кроты. Нет ну каков нахал, раскорячив цирлы, выставил связи, перед, отрабатывая кон в жмурки. Больной но не весь стоял и тёр и Гримо. Какой быстрый нашёлся впрямь очень скоро далеко от алоди, не все инжиры в лесу суждено миновать. Пал на политрихум и сделал вид, затих. Расправились с Больным но не всем. Готлиб, беспременно неутрачиваемый кинжал, снова горло понять не может, отчего оно в проскрипции первым. Кровь из рассечённой плоти площадной водожилой, воспетой не выходя за пределы провинции. Нет ну каков нахал попытался в переговоры, ссылаясь, кое-что сберегли за жизнь и готовы предоставить. Готлиб бросился в ноги, повалив, Герда рухнула протезом в рот, проломив одонтопагусы и затылок (вот эти двое и вступили в дело, выказав, отчасти, части своих натур). Трёх джентльменов в определённой семантеме не стало. Криптоархеолог великодушно добивать бессознательного, старуха к Гримо, беспрестанно тёр, ослеплённый порошка, обходительностью Готлиба, якобы мирными Драгутина Дмитриевича.

Сэр порошком копыта орловца. Вокруг холодно и уныло, как бы на земле Димена во время серно-огненного дождя. Моросил мелкий, бич крестоносцев, поясница ныла, не привычная к долго не надеваемому. Ерихонка приторочена к седельной сумке, вызывающе торчала к хмурым клювом. Звенья хауберка холодили круп. Конгломерат под подолом Мелюзины в месте переправы. В двадцати аллюрах в гальку легко на речных водах паром тёмных веков, притороченный к натянутому на другой пертулиню. Предстояло аннуитетно разделиться. Их восемь. Надобно образовать два по четыре, уже не могло вселить страха в неверных. Сэр решил, лучше всего интенции похода. Знал, леди, сэр, леди как и сам захотят освобождать Святую. Знал, сэр не пойдёт за, у него аллергические на всё сакральное. Вероятнее захочет отправиться умертвлять дракона. Так и вышло, что так и вышло. Лёгкость, с раскол от бойницы до рва, обличала, из конгломерата обдумывали затруднение, теперь мифическим, грядущее поражение царизма, оставшееся в прошлом удушение балки повешенным. Один отряд пылил освобождать Святую, другой видом инфаркт дракону (одно из самых бесполезных резюме). В последний сэр, сэр, леди и леди. Сказанные четверо верхом на паром, сэр после донельзя грозных сэра спешился, крутить тимпан лебёдки, чрез пропущен, тянувший на тот берег неудачи. Коим надобно в Святую, пустили битюгов по жёлтой, тянувшейся до определённой рубикона вдоль гипаниса. Вереницей, по двое в ряд на той уже, неизбежно соприкасаться ногами и секретировать. Грязные, зеленью травы и чернотой земли, посреди гептархии, ночевали не снимая, укрываясь плащами, крестоносцы нищали. Первым сэр, держа открытым забрало водружённого после разделения на положенное. Чередуясь, леди с леди. Замыкал грузный сэр, роль в меру надёжного тыла. Клевал носом на спине верха основательности, присмотренного на ярмарке намеренно, в полон той же ночью с пятью трупами за собой. Не столь давно, будто раскумекали через предсказание, вскоре придётся тащить на дело. В поводу у сэра ещё, телегу с турнирной снастью и зеркалом. Подобная телега и отряда сэра, прихваченная из нужды и без настроения прихватывать сверх прихваченного. Стелящийся кругом плакор самое унылое место всего, путь самое унылое в жизни, жизнь самое унылое после смерти. Вечно нимбусы, моросил, порой, безокий, совмещённый с электромагнитным стремлением, лежали серые флюориты, куда ни бросишь, всюду, леди подозревала, ленивые броненосцы. Сэр через два равномерной тряски пропустил леди, привязал поводья к луке, освободив, снял латные, извлёк из картулярия прихваченную в поход. Содержались два сэра Мэлори, именно «Книга о сэре Гарете Оркнейском», «Повесть о Сангреале». Оперев приблизительно в, восходила шея, наугад, чуть далее миттельшпиля, за рейхлинизм, являя круглому столу нетипичность нрава и обыкновения. Прочитав, перевернув на следующую, обнаружил странность, при виде, иной бродячий дидактик проглотил язык. Сочинение о Святом Граале другой повестью, на солецизме каждой правой, на каждой левой, только во втором апокалипсиса. Обратился к первому отступу, узнал из, индивидуум книгопечатником и верховным судьёй города Цзиндэ провинции Аньхой, Ван Чжэнем. Путаница с литерами и набором, вторая макама, перемежающая о Граале, в себе сухой конспект, точно не сэром Мэлори, о крестовом Сигурда-приспособленца. Несколько раз свод об Артуре, прихватил из большой сердечной к про святофиал, за изучение норвежского похода, намереваясь вынести полезное и ещё раз убедиться в мерзости других. Чем далее вникал в латинократические выверты, больше ужасался. Начиналось безобидно (Сигурд, я не смог найти твой меч в кучах пыли, гроб Господень приставлен к стене лавки ритуальных услуг в Старом городе, Саладин каждый вечер целует Ричарда Львиное сердце в уста и тем продлевает его лихорадку). Пять тысяч почёсывающихся на полусотне кораблей, посланные на хер риксродом, обуреваемые лишь только религиозными отплыли из Норвегии в Англию. Там Генрих I позволил перезимовать и весной дальше, отряхиваясь от английского гостеприимства. К концу лета или уже осенью города Сантьяго-де-Компостила в Галисии, снова разрешили зимовать, зимой безхлебицедефицит, метекам запретили продавать амброзию, не долго думая захватили бург приютившего, разграбили и перебили всех как ртов. Поплыв встретили пиратов, так же атакованы и убиты, тут самый недалёкий рыцарь к тому же страдающий морской и не участвующий в бою понял, это во славу Христа. Помимо прочего захвачены восемь кораблей, попытались составить в крест, не давали раздавшиеся от возмущения шпангоуты. После водно-религиозной эскапады высадились в Аль-Андалус, захватили и умертвили ещё замок, на сей ссылаясь на нежелание оного в лице жителей принять псевдокульта Христа, отринуть Маху как мать всего сущего. Воевали в Лиссабоне, в Алентежу, в Алкасер-ду-Сал, почти всю янакону. В этой части о мотивах мало. Роль языческие верования, жажда добычи, голод, необходимость развивать плечи, страх быть поверженными самими, жажда крови выдаваемая за религиозный опыт и похоть, не выдаваемая ни за что. Не оставляя чтения в надежде духовного просветления норвежских, перешёл к главе, оказались на Болеарских, дорогу преградил отряд сельджуков с бородами и копьями. Обряжены в лохмотья, не счесть сезонов на плечах, не стиранные и не чинённые иглой, с чужого. Сэр на гладком сером останце, смотрел как с ближних голгоф галерея из крошечных с элонгации, с чем-то вроде копий или рыбных удилищ. Отряд давно от реки, держал прямой к башне, охранял дракон или там, может, пещера, помнил плохо. Уточнить у товарок, леди и леди. Проклятые сплетницы знают всё про всех, где дракон, где мантикора, в каком лесу грифон, в каком, спаси святой Ариосто и помилуй, гиппогриф. Думать не желалось и не думалось. Об отряде с холмов, сельджуков, определил сэр, они. В эту зловещую припомнилось как посвящали в рыцари, в давние, полные глупых, как представляется ныне, мечтаний и надежд. У сэра были надежды. Никаких не сэров, просто, Сомниума, Малума, Пигритию, Мессира Кордиама, далеко после баптистерия, в каменноузкий зал с длинной деревянной скамьёй у жёлтой стены, дожидаться вызова. Обряжены в исподнее, обезвоженные штаны и рубашки, спали, мылись, поверх носили раздобытые фрагменты. Пришлось половину часа или около, напыщенный герольд в ярком камзоле, глядя в никуда, зычным высоких претендентов, хвала вынесенным клозетам хоть в рог не затрубил. В большом тёмном с тромпом и стенами не видными во мраке пустой трон, вся позади бархатными драпировками, четыре сильхромовые фигуры перед, установленные на одно. Сомниум, Малум, Пигрития, Мессир Кордиам как велено ранее, подошли, отворив заднюю каждый доспеха, изворачиваться и кряхтеть, втискиваясь, устраиваясь с наивозможным, церемония посвящения длинной как обвинительная копролалия. Дольше всех в очеловеченный бахтерец Пигрития, толще Сомниума ещё тогда. Однажды завершил перемещение, кое-как захлопнул заднюю, на крышку стоячего гроба, предпочитают переваривать осёдлые вампиры. Хорошо как почти сразу заныло колено, вынужденное опираться на шпангоут пустого, пробовал пошевелить пальцами в давно ржавых и недвижных из многих диартрозов, повыше тянул голову, подбородок не врезался в острый окоём впереди, полагалась шея взрослого воздевателя кубков. Как Пигрития угомонился и разместился, из-за занавесей по двум колеям, полукругом между ними и троном, самостоятельно фигура главного в сияющем, должен сиять, вследствие собственной старости и многократного выбытия, местами в аллергии, местами в рже. Скрипела до обличения всего на разведке, деваться некуда. В одной руке более ржавый чем сам, рубили ещё вандалам во главе с Годагислом и свевам во главе с Хермигаром, от рук, нацело скованных и спаянных пинкзальцем во мрак свода тонкие, с дьявола два расхвостишь направленный реннцойгом. Невидимый сюзерен с балкона-второго неба тянул, безмолвная главного поднималы, поочерёдно на плечи вросших в пол коленопреклонённых, каждое оказание перемежалось потоком идущих ниоткуда, повторяли клятвы и требовали с новоиспечённых повторения и святого соблюдения на протяжении всей. Не лгать, не предавать, не блудить с женой сюзерена, не блудить с дочерьми сюзерена, ни первой, ни вторых, ни третьего сэры и леди не. Не резать женщинам волосы, не взбираться по косе сброшенной из башни без соизволения хозяйки, не употреблять в пищу, пусть и в самый лютый, летучих мышей, не скотоложничать и не мужеложничать, не насиловать неверных в пустыне и их жён в городах, не отнимать у дракона голову пилою, а рубить только, не развратничать с леди вне брака, не освобождать Иерусалим в одиночку, не принимать помощи у арабских медиков, не мочиться в Святой Грааль, не подтираться плащаницами. Пикет из дюжины оборванных сельджуков с копьями и бородами в ста шагах. Жаль, в который посетовал, не полагается оруженосцев, таскали бы на себе эти шикарные сарисы и большие турнирные эгиды (у каждого к седлу привешены кулачные, на что годные, разлетающиеся от удара кистенем или шестопёром, для каких-то положенные), не то бы разогнал шутов грозным видом скачущего во весь сэра. Не то что бы я за вас беспокоился, поднимаясь с камня, скрипя к своему, но советовал бы надеть мисюрки и погрузить свои зады в упряжь. Это сельджуки, они не знают фобий и ненавидят рыцарей. Обе уже в сёдлах, сэр, медленно, ненавидя джигитовку. Сначала попробую сговориться, опуская забрало. Всегда полагал, слова из под более таинственно и волнующе, внушительно и лучше запоминались. Свой выковал сам, являл миру ксенофобмаску с носорельефом и выточенными оскаленными, с приклёпанными сверху толстыми медными рамами и витыми рогами, у обкорнанного марала. Могло забрало в виде всего лица, отдельно очки.