От Якубовича к часу дня Бестужев отправился на Вознесенский к Булгарину и здесь узнал, что с юга только что вернулся Корнилович и привез дюжину банок киевского варенья да две дюжины бутылок славного венгерского. Корнилович был командирован во 2-ю армию, в корпус генерала Раевского, и вовсе не должен был возвращаться в Петербург. Бестужев догадался, что с приездом Корниловича связано нечто более важное, чем варенье и венгерское.

Отобедав у Прокофьева, Александр Александрович поехал на Васильевский остров и застал дома матушку и сестер, благополучно прибывших из Солец и вовсе не встревоженных его письмом. В девятом часу, вырвавшись из нежных родственных объятий, он, наконец, поскакал на Мойку вдвоем с Мишелем. Следом за ними приехал Трубецкой с богатым багажом новостей. Отречение Константина и вступление на трон Николая — факт. Еще рано утром прибыл курьер от Дибича из Таганрога. Трубецкой не придавал его появлению большого значения. А между тем в пакетах, привезенных этим курьером, заключалась страшная угроза для тайного общества. Дибич сообщал о найденных в бумагах покойного императора доносах и называл несколько фамилий петербургских участников заговора. Трубецкой не знал, что Николай еще в восемь часов утра поручил Милорадовичу установить наблюдение за лицами, названными в донесении Дибича, а в десять — Милорадович доложил, что ни одного из них нет налицо в Петербурге: Никита Муравьев — в деревне, граф Захар Чернышов — тоже, Свистунов уехал за ремонтом. Это усилило подозрения.

Дибич указывал главным образом на членов петербургского филиала Южного общества. Северное пока оставалось в тени, если не считать Никиты. Обо всем этом ни Трубецкому, ни Рылееву не было известно. Зато Рылеев, у которого еще с утра побывал Корнилович, рассказывал со слов последнего, что в корпусе генерала Раевского весьма беспокойно, что Сергей Муравьев-Апостол просил передать северным свое поручительство за 60 тысяч войск южной армии и что надо ждать в Петербург Матвея Муравьева-Апостола для связи.

Рассказывал Рылеев и о собрании у Оболенского, которое состоялось в четыре часа дня. На собрании этом были офицеры от нескольких полков гвардии. Рылеев объявил собравшимся план действий на послезавтра, то есть тот именно день, когда следовало ждать от Николая выпуска манифеста о новой присяге.

О главном Рылеев упомянул вскользь: решено идти 14 декабря не от полка к полку, как требовал Трубецкой, а всем сразу на Сенатскую площадь. Это был существенный пункт расхождений между Рылеевым и диктатором.

Молчавший до сих пор Трубецкой вдруг встал и проговорил веско, явно стараясь прикрыть этой вескостью слов летучий изворот трусливой мысли:

— Я уезжаю, господа, меня ждет важное дело. Однако, если увидим 14-го, что на площадь выйдет мало, рота или две, то мы не должны идти туда и не должны действовать.

Рылеев смущенно кивнул головой. Трубецкой продолжал, обращаясь собственно к нему:

— Поручаю вам, Кондратий Федорович, изготовить к народу от имени сената манифест, в котором должно изложить, что государь цесаревич, а равно и великий князь Николай Павлович отказались от престола и что после такого поступка их сенат почел необходимым задержать императорскую фамилию и созвать на великий Собор народных представителей из всех сословий народа, которые должны будут решить судьбу государства. К сему следует присовокупить увещание, чтобы народ остался в покое, что имущества как государственные, так и частные остаются неприкосновенными, что для сохранения общественного устройства сенат передал исполнительную власть временному правлению, в которое назначил адмирала Мордвинова и тайного советника Сперанского и прочее, что вам известно. До свидания, господа.

Трубецкой взял шляпу и зашагал в переднюю.

Чинность и порядок исчезли вместе с диктатором.

Каховский соскочил с подоконника и подбежал к столу.

— Наше восстание должно быть примерное! — закричал он. — Мы начинаем тем, чем прочие кончились: надобно истребить всех вдруг, чтобы менее было замешательств…

Якубович предложил:

— Кинем жребий, кому на то покуситься…

Тут все зашумели — предложение Якубовича никому не понравилось.

Каховский свирепо оглядывался, и толстая губа его жалко дрожала.

— С этими филантропами ничего не сделаешь. Тут надобно резать, да и только. А если не согласятся, я пойду и сам на себя объявлю.

Бестужев занес ногу через порог рылеевского кабинета и поднял обе руки кверху. Он был похож на загулявшего человека, еще понимающего гибельность своих выходок, но уже решившего где-то в сердце: пропадай все.

— Шагай через рубикон, — воскликнул он в буйном порыве веселого восторга, — а рубикон, по-нашему, руби кон, то есть все, что попадется!..

Одоевский повторял в сладком угаре:

— Умрем! Ах, как славно мы умрем!

Штейнгель в ужасе подбежал к Рылееву и схватил его за плечо.

— Что это происходит, Кондратий Федорович?

13 декабря, в полдень, возвращаясь пешком от Торсона, Николай Александрович Бестужев встретил на Исаакиевской площади брата Александра и Батенкова, ехавших вдвоем в коляске к Рылееву. Они захватили с собой Николая Александровича и повезли на Мойку. Батенков говорил о завтрашней присяге и повторял:

— Кажется, что успех несомнителен.

— А что Сперанский? — спросили его Бестужевы.

— Михайло Михайлович почитает всякую мысль об этом бесполезною и всякое покушение невозможным; впрочем, он человек осторожный и умный, от него ничего не узнаешь.

Русские помещики за ломберным столом. Рисунок Гюстава Доре.

Петергоф. С гравюры того времени.

Выстрел Каховского. Рисунок И. Шарлеманя.