Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.

Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга

Александр Пушкин» [121] .

Это в высшей степени оскорбительное письмо, конечно, не предполагало иной реакции со стороны Геккернов, как вызов на дуэль. Пушкин сознательно шел на это.

В тот же день Геккерн через атташе французского посольства виконта д’Аршиака отправил Пушкину формальный вызов; внизу стояла приписка Дантеса: «Прочтено и одобрено мною». Как посол иностранного государства Геккерн не мог сам принять вызов, это навсегда испортило бы его карьеру.

Здесь необходимо обратить внимание читателя на одно обстоятельство, имеющее немаловажное значение.

Все мы неоднократно перечитывали это пушкинское письмо. Но вот однажды, просматривая его еще раз, мы вдруг удивились несоответствию начала и конца одной фразы, относящейся непосредственно к Наталье Николаевне: «…и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном».

О «великой и возвышенной страсти» Дантеса Пушкин писал, несомненно, иронически, зло (Д. Д. Благой: «явно саркастически»), но как сочетать это с каким-то чувством Натальи Николаевны в начале фразы? Мы посмотрели еще раз французский текст и пришли к выводу, что здесь имел место неточный, а скорее, неверный перевод, сделанный, возможно, с позиций отрицательного тогда отношения ученых к жене Пушкина. Вот этот текст.

«…et que l’emotion que peut^etre avait – elle ressentie pour cette grande et sublime passion, s’'eteignit dans le m'epris le plus calme et le d'ego^ut le mieux m'ert'e».

Ни в одном словаре слово «emotion» не переводится как «чувство», оно означает – волнение, смущение. Точно так же глагол «ressentir» – это не вызывать, а ощущать, испытывать. Необходимо также обратить внимание на употребленное Пушкиным время plus-que-parfait (давно прошедшее, бывшее раньше) – avait ressentie. В свете этих уточнений фраза выглядит совсем иначе: «…и то волнение (смущение), которое она, быть может, испытывала раньше при виде этой великой и возвышенной страсти, угасло… (и т. д.) [122] .

Мы обратились к работам других пушкинистов. И обнаружили, что слова emotion и ressentie переведены иначе. Так, у Щеголева эта фраза переводится «и ощущение, которое бы она могла иметь к этой сильной и высокой страсти…», а у Н. В. Измайлова «и участие, быть может чувствовавшееся ею к такой великой и возвышенной страсти…» и, наконец, у В. Вересаева emoton переводится как «душевное движение». Кстати сказать, все они не обратили внимания на plus-que-parfait, которое, мы считаем, следует учитывать.

Мы полагаем, наше уточнение перевода имеет большое значение, поскольку эта фраза может быть понята так, что якобы сам Пушкин говорил о чувстве своей жены к Дантесу, чего на самом деле не было.

Разумеется, двухлетнее настойчивое поклонение такого красивого офицера не могло оставить Наталью Николаевну, как и всякую женщину, равнодушной. Возможно, он ей нравился, ей льстило его поклонение. Но ни о каком серьезном чувстве и речи быть не могло. А ее волнение полностью соответствует поведению Натальи Николаевны на вечере у Мещерских, описанном столь предвзято Софьей Карамзиной. Она не могла не волноваться, тем более что видела, как ее муж реагирует на это. Но в силу своего мягкого характера не умела должным образом пресечь наглость Дантеса. И когда под угрозой разоблачения его связи с сестрой (со всеми вытекающими отсюда последствиями для обоих Геккернов: разразился бы огромный скандал, и рухнула бы их карьера, так как Екатерина Николаевна – фрейлина двора) Дантес женился, вполне понятно ее презрение и отвращение.

Из литературных источников прошлого известно, что некоторые исследователи ставили в вину Наталье Николаевне так называемое свидание с Дантесом на квартире у Идалии Полетики. Вопрос этот по-разному освещается в пушкиноведческой литературе. Но прежде чем говорить об этом, несколько слов о самой Полетике. Что представляла собою эта женщина и чем можно объяснить многие ее поступки?

Полетика была незаконной дочерью графа Григория Александровича Строганова, родственника Гончаровых, о котором мы уже неоднократно упоминали. В бытность свою русским посланником в Испании он влюбился в португалку графиню д’Эга, сошелся с ней и увез ее в Россию. Родилась Идалия. Впоследствии, после смерти жены, Строганов женился на д’Эга, но Идалию не удочерил, она считалась «воспитанницей». Полетика не говорила «я была у родителей», а «…у Строгановых». Для самолюбивой женщины это значило очень многое. Это обстоятельство, мы полагаем, и сформировало характер Идалии Полетики – женщины красивой, умной, но злобной и мстительной [123] .

В 1826 году она вышла замуж за ротмистра кавалергардского полка А. М. Полетику (с 1836 года – полковник).

Идалия приходилась троюродной сестрой Наталье Николаевне. Видимо, они были в близких отношениях (об этом можно судить и по письмам Пушкина), пока не произошло что-то между нею и Пушкиным, после чего Полетика возненавидела его. Но это «что-то» до сих пор не установлено.

О встрече Натальи Николаевны с Дантесом у Полетики существует три основных источника, опубликованных в печати. Все они давно известны, но у ряда исследователей и писателей, в частности у А. Ахматовой, возникли сомнения в их достоверности. Напомним кратко об этих публикациях.

Впервые сообщение о таком факте появилось в конце 80-х годов в «Рассказах о Пушкине», записанное Бартеневым со слов В. Ф. Вяземской. Вот что он пишет: «Мадам Полетика, по настоянию Геккерна [124] , пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастью, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, гостья бросилась к ней».