25 июля 1614 — арест Марины и Заруцкого.

Со школьной скамьи я, как и все мое поколение, знал, что великий реформатор Петр I пожертвовал своим сыном во имя блага государства. Никакой загадки — ни уголовной, ни психологической. Царевич, окруженный мракобесами-попами и недобитыми боярами — поборниками дремучей и невежественной старины, — ленивый и слабовольный человек, вступил в заговор против отца, бежал за рубеж, был возвращен умными и государственно мыслящими сподвижниками царя, был судим, приговорен к смертной казни и внезапно скончался накануне экзекуции. Окончательно в этом нас убедил роман А. Н. Толстого. И фильм, помните? Николай Черкасов так театрально убедительно воссоздал образ именно того царевича Алексея, которого все мы знали. Мы — это не только советский народ, но и российский, ибо стереотип этой драмы был создан задолго до советского писателя графа Алексея Толстого и творца столь любимого нами в детстве фильма Сергея Эйзенштейна.

В 1872 году С. М. Соловьев пишет: «…Сын считает своей обязанностью удаляться от дел отцовских; отец считает своей обязанностью спасти будущее России, пожертвовав сыном». А картина H. Н. Ге? Нашкодивший, заранее виновный и обреченный Алексей — перед грозным и справедливым отцом! И даже усомнившийся если не в вине Алексея, то в мере виновности М. П. Погодин увидел в суде над Алексеем «такое происшествие, которое имеет… великое значение в Русской истории: это граница между древнею и новою Россиею, граница, орошенная кровию сына, которую пролил отец».

А может, и границы нет — границы между страстями человеческими и их (страстей) изображением? Может, и не было в этой трагедии борьбы нового со старым, а бушевали человеческие страсти, предвзятость и деспотизм?

Царевич родился 18 февраля 1690 года. Родители были молоды — Петру I не было еще и восемнадцати, Евдокии Федоровне, в девичестве Лопухиной, и того меньше. Царь, незадолго до этого достигший власти (осенью 1689 года правительство царевны Софьи было свергнуто), продолжал заниматься «марсовыми и нептуновыми потехами» и веселыми пирами в Немецкой слободе. Правила мать Петра, Наталья Кирилловна, и ее родственники. Алексей воспитывался Евдокией и отца видел редко.

Расхожее представление, перенесшее события и ощущения последующих лет на время детства царевича, в самом общем виде сводится к следующему. Молодой царь с юношеских лет почувствовал необходимость изменений в устройстве России. Он задыхался в душной атмосфере кремлевских дворцов и соборов и проводил время то в Преображенском со своими потешными, то на Переяславском озере, где занимался кораблестроением, то в Немецкой слободе, где общался с образованными и повидавшими мир иноземцами. Евдокия же была ревностной поклонницей старины, традиционных русских обрядов и обычаев, она и сына воспитывала в неприязни к отцу, появлявшемуся в семье редко и неизменно в дурном расположении духа, в чем опять-таки была виновата Евдокия, которая никак не хотела идти в ногу со временем. Таково хрестоматийное представление. А действительность?

Никаких преобразовательных планов Петр в первые годы своего правления не имел. Образ жизни он вел, мягко говоря, беспорядочный, и причиной разлада между супругами была не какая-то особая приверженность Евдокии Федоровны к старине (хотя, естественно, воспитанная в захудалой дворянской семье, она полностью склонялась к традиционной жизни) или ее попытки ограничить модернизаторские затеи мужа, а элементарное пренебрежение Петра семьей и увлечение дочерью виноторговца из Немецкой слободы Анной Моне, девицей бойкой и практичной, что не мешало, правда, молодому царю вступать и в другие, многочисленные и неразборчивые, связи.

Ко времени отъезда Петра за границу (март 1697) отчуждение между супругами достигло такой степени, что из Лондона он написал родственникам — Нарышкину и Стрешневу — о своем желании: уходе царицы в монастырь. Когда же Петр вернулся, маленький Алексей был взят от матери и отдан в дом тетки Натальи Алексеевны, Евдокия отвезена в Покровский монастырь, что в Суздале, а там позднее насильственно пострижена под именем Елены. Трудно сказать, как все это подействовало на мальчика. Думаю, с этого времени у него начал утверждаться страх перед отцом, который видел его редко, не занимался им и, как представляется, подсознательно переносил на него отношение к нелюбимой жене, перед которой к тому же был виноват по законам божеским и человеческим. И тетка не любила маленького Алексея. И, думаю, напрасно, с легкой руки Н. Устрялова, автора грандиозной «Истории царствования Петра Великого», утвердилась мысль, что «главным несчастьем было то, что до девяти лет царевич находился под надзором матери, косневшей в предрассудках старины и ненавидевшей все, что нравилось Петру». Не было отчуждения сына от отца, было отчуждение отца от сына да, наверное, испуг маленького существа перед человеком, лишившим его матери и жизни в привычном окружении.

Расхожее представление: царевича учили церковники, учили по-старому, к учению Алексей был неохоч и к новым наукам склонности не питал, и следовательно, возбуждал тем самым неудовольствие отца. А вот факты свидетельствуют об обратном, хотя есть, правда, и доля истины в этой легенде (как во всякой легенде), но об этом — чуть позже.

Еще при матери Алексея стали учить грамоте, и его первый учитель Никифор Вяземский, остался при нем и после заточения Евдокии в монастырь. Вяземский был образованным для того времени человеком, известным как искусный ритор и грамотей. Для царевича был составлен иллюстрированный букварь со славянскими, греческими и латинскими буквами (этим букварем пользовались впоследствии русские школьники вплоть до середины XVIII века). Когда Алексею исполнилось девять лет, Петр вознамерился было отправить его для учения в Германию, но потом эта мысль была оставлена, и в 1701 году появился новый воспитатель, саксонский выходец Мартин Мартинович Нейгебауэр, для наставления «в науках и нравоучении». Нейгебауэр был человеком, несомненно, образованным, но чрезвычайно склочным и мелочным и в начале 1703 года был выслан царем за границу. Воспитателем стал другой немец, доктор права барон Генрих Гюйссен, который составил план обучения — весьма современный и отнюдь не ретроградный. План включал изучение французского языка по грамматике, изданной для дофина Франции, причем окружение царевича в часы занятий должно было говорить только по-французски; в часы отдыха предполагалось объяснять царевичу географические карты, учить обращению с циркулем; приступить к началам арифметики и геометрии, упражняться в фехтовании, танцах и конной езде. После шестимесячного курса, по освоении французского, предполагалось перейти к изучению истории и географии, продолжать осваивать математику, учить слогу и чистописанию, «читать Пуффендорфово сочинение о должности человека и гражданина, Фенелонова «Телемака» и обучать военным экзерцициям». На все это отводилось два года, в течение которых Алексею предстояло также ознакомиться с европейской политикой, основами воинского искусства, фортификацией, навигацией и артиллерийским делом.

Мальчик учился легко и охотно. Гюйссен постоянно хвалил его и не раз докладывал царю об успехах сына, сообщая, что царевич умен, кроток и благочестив. Правда, военных упражнений и фехтования Алексей не любил, да и математика давалась ему туго. Он был, как мы сказали бы сейчас, склонен к наукам гуманитарным, а Петр к последним относился, мягко говоря, прохладно, предпочитая дела практические. Но царевич, несмотря на свою нелюбовь к солдатчине, старался. В марте 1704 года он находился в лагере русских войск, осаждавших Нарву, и, как сообщал Гюйссен, искренно уверял отца, что, несмотря на молодость (ему было 14 лет), он делает все, что может, чтобы подражать деяниям и примеру Петра.