Ранальд пожал плечами:

— Она тоже может родить других детей. Ради жизни, свободной от нас, она, возможно, на это согласится.

— А если нет? — отец настаивал, держась пугающе спокойно. — Если она не согласится?

Ранальд с опозданием увидел, к чему он клонит. К тому, к чему сводится почти все, к чему прикасается в последнее время Гальберт де Гарсенк. Он встал с кресла, внезапно его охватило возбуждение.

— Ты сделал это нарочно? — резко бросил он. — Ты намеренно запугал ее и заставил бежать? Чтобы создать эту ситуацию?

Гальберт самодовольно улыбнулся, прищурив глаза, которые почти скрываются в складках кожи.

— А ты как думаешь? Конечно, нарочно.

— Ты лжешь, не так ли? — Ранальд почувствовал, как его руки, прижатые к бокам, сжимаются в кулаки — характерный жест его отца; он пытался избавиться от этой привычки, но потерпел неудачу. — Правда в том, что она тебя спровоцировала и ты выболтал кое-что, о чем не собирался говорить.

Отец медленно кивнул головой, и от этого движения у него на щеках перекатились желваки.

— Не будь таким дураком, Ранальд. Как ты думаешь, зачем я поехал к ней в Гарсенк, для начала? Зачем мне понадобился этот младенец? Что я буду делать с новорожденным? Ты сегодня утром, кажется, трезв. Воспользуйся этой возможностью: подумай. В твоих собственных интересах в конце концов — что бы ты себе ни воображал — подтвердить мою версию этой истории. Я не могу представить себе более удачного поворота событий для наших целей.

— Наших целей! Твоих целей, ты хочешь сказать. Теперь ты начнешь войну с Арбонной, чтобы вернуть ребенка. — Была очень слабая вероятность, что его отец говорил правду; что вся эта эскапада с бегством Розалы хитро подстроена. Это его способ обращаться с людьми, так он поступает всю жизнь.

Тишину нарушил грохот широко распахнутой самой большой двери в комнату, которая ударилась о каменную стену. Отец и сын быстро обернулись. В дверях возникла массивная фигура короля Адемара Гораутского. С его бороды и волос капал пот, на широких плечах и груди багровели пятна крови, штаны и сапоги были заляпаны грязью. Король швырнул хлыст на каменный пол и зарычал:

— Я хочу, чтобы она вернулась! Слышишь, Гальберт? Я хочу, чтобы она немедленно вернулась сюда! — У него покраснело лицо, светлые глаза остекленели от ярости.

— Конечно, мой повелитель, — успокоил его верховный старейшина, быстро овладев собой. — Конечно, вы этого хотите. Вы понимаете оскорбление, нанесенное нашей семье, и хотите помочь нам ответить на него. Мы глубоко благодарны. Мы с сыном как раз обсуждали, как действовать дальше.

— Действуйте, как вам угодно! Я хочу, чтобы она вернулась! — снова повторил Адемар, проводя рукой в перчатке по волосам.

— И ребенок тоже, разумеется, — тихо добавил Гальберт. — Ребенок имеет очень большое значение.

Его низкий голос с успокаивающими интонациями наконец возымел свое действие. Король Гораута перевел дух и потряс головой, словно для того, чтобы она прояснилась. И сказал уже трезвее:

— Конечно. И ребенок тоже. Имеет большое значение. Наследник Гарсенка, если это мальчик. Конечно. — Он впервые бросил быстрый взгляд на Ранальда и тут же отвел глаза.

— Если они прячут от нас младенца мужского пола, — заметил Гальберт де Гарсенк по-прежнему тихим, успокаивающим голосом, — мир вряд ли станет оспаривать наше право отправиться за ним.

Адемар внезапно наклонился и поднял хлыст. Резко ударил им по собственной ноге.

— Правильно. Ты этим займись. Гётцланд, Аримонда, портезийцы… объясни им, представь в убедительном свете, что бы тебе ни понадобилось предпринять. Но я хочу, чтобы она вернулась.

Он резко повернулся на пятках, даже не взглянув на Ранальда, и тяжелой поступью вышел из комнаты. Слуга за его спиной невозмутимо закрыл тяжелые створки дверей, и оба Гарсенка снова остались в одиночестве.

Увидев выражение лица старшего сына, Гальберт разразился тихим смехом.

— О, ну, ты только что сделал открытие, — сказал он, не пытаясь скрыть насмешку, челюсти у него дрожали. — Кажется, хоть кто-то здесь желает возвращения твоей жены. Хотелось бы мне знать почему.

Ранальд отвернулся. Его слегка подташнивало, он почувствовал потребность выпить. Воспоминание о стоящем в дверях короле, огромном и разгневанном, запечатлелось в его мозгу. Он не мог избавиться от этой картины. Он спрашивал себя, куда делся его собственный гнев, куда с годами исчезла его способность испытывать подобные чувства.