«Кимъ сенъ? кто ты»? сказалъ онъ по-татарски, для чего то рукой стараясь дотронуться до этаго человка.

— «Дядя», дрожащимъ казацкимъ голосомъ замолилъ Татаринъ.

Тутъ то Ерошка высунулся назадъ, измнившись въ лиц, и оглянулъ Ванюшу. Онъ узналъ въ Татарин своего любимца Кирку, котораго онъ уже 6 лтъ считалъ мертвымъ.

— «Ступай въ избушку», сказалъ онъ, подавая ему ключъ.

«Этотъ со мной — изъ горъ», сказалъ Кирка, указывая на черную тнь Татарина, неподвижно стоявшаго у угла, Киркинъ голосъ дрожалъ и глаза ни одно мгновенье не оставались на одномъ мст. Онъ все оглядывался.

«Иди съ нимъ», сказалъ Ерошка по-татарски Татарину; «ясейчасъ приду».

Первый испугъ и недоумнiе старика изчзли, онъ опредлилъ себ положенiе Кирки и свой образъ действiй, его звуки голоса и движенья опять стали решительны и спокойны. Онъ живо, но тихо, чтобы не разбудить Ванюшу, надлъ чамбары и бешметъ и подпоясался кинжаломъ. Но онъ надлъ не старые, а новые бешметъ и чамбары. По его мннiю, въ такомъ случа надо было показать себя. Онъ пошарилъ еще руками по полк и взялъ дв спички и Ванюшины мдныя деньги, которыя лежали на окн, потомъ нагнулся и изъ подъ Ванюши досталъ изъ погребца флягу съ водкой. Все это быстро и неслышно. Въ сняхъ онъ нашелъ подъ лавкой постояльцеву одну полную бутылку съ виномъ, одну отпитую; онъ ихъ взялъ съ собой. Лепешка у него была въ избушк.

Нагруженный такимъ образомъ, онъ сошелъ, стараясь меньше скрипеть, съ сходцевъ и врными шагами, нагнувъ голову отъ втра, который дулъ ему навстрчу и такъ и трепалъ его бешметъ, онъ подошелъ къ клти, толкнулъ плечомъ дверь и перешагнулъ черезъ порогъ. Чеченецъ, облокотясь плечомъ о притолку, стоялъ у двери и смотрлъ въ дверь глазами, которые, казалось, и въ темнот видели. — Увидавъ старика, онъ взялся было за пистолетъ, но по слову Кирки опустилъ руку и опять также спокойно сталъ смотрть въ открытую дверь. Какъ будто онъ былъ дома. Кирки не видать было у входа. Дядя Ерошка ощупью поставилъ посуду на полъ, нашелъ свчку, притворилъ дверь и зажегъ свчу.

Когда освтилась клть съ своей стью, ястребомъ, хламомъ и своими гнилыми стнами, чеченецъ взглянулъ на мгновенье на старика и, опять заплетя ногу за ногу и положивъ сухую руку на ручку шашки, сталъ смотрть въ отверстiе двери. Кирка сидлъ на бревн у стны и закрывалъ лицо руками.

Старикъ ршилъ самъ съ собою, что прежде надо обойтись съ чеченцомъ, знатокомъ оцнивъ сразу стройную фигуру, гордый видъ, и красную бороду и закинутую назадъ оборванную папаху чеченца. Онъ понялъ, съ кмъ иметъ дло.

«Кошкильды!» сказалъ онъ ему обычное привтствіе.

— «Алла разы бо сунъ!» отвчалъ обычнымъ благодареніемъ чеченецъ.

Старикъ снялъ изъ угла охотничью черкеску, разстелилъ ее, попросилъ гостя ссть и началъ его спрашивать. Чеченецъ слъ и отвчалъ сначала отрывисто, потомъ старикъ поставилъ передъ нимъ водку и лепешку. Чеченецъ выпилъ, они пожали другъ другу руки и сказали слово: кунакъ — другъ, гость. Старикъ просилъ чеченца снять оружье; чеченецъ отказался, но долго и скоро сталъ говорить что-то Ерошк, указывая на Кирку и часто говоря: «Киркя, Киркя» и «Ерошкя», на что Ерошка утвердительно кивалъ головой.

Въ середин его рчи Кирка, выпившій тоже водки и все молчавшій, вдругъ вмшался и тоже по-татарски сталъ о чемъ-то горячо спорить. Чеченецъ наконецъ вскочилъ, подошелъ къ двери; Кирка, видимо испуганный, замолчалъ, но старикъ удержалъ его и уговорилъ, и Чеченецъ слъ опять на свое мсто и молча сталъ сть хлбъ, сухаго сазана и каймакъ, который досталъ старикъ.

Кирка лъ и пилъ много и все молчалъ, только его блестящіе черные глаза безпрестанно вопросительно смотрли то на Ерошку, то на Чеченца. Старикъ только теперь разсмотрлъ его хорошо. Первое, что его поразило, была голова, обритая по татарски и голубоватой щетиной выставлявшаяся надъ лбомъ подъ заломленной папахой. Борода, которой еще почти не было у него тогда, была пальца въ два длины, черная и подбрита по-татарски, усы подстрижены. Но не эти перемны поражали въ немъ; полныя румяныя щеки втянулись и потемнли, сдлались такими же бурыми, какъ лобъ и руки, на лбу между бровей была кривая морщина, которой прежде вовсе не было, и все лицо его было такое страшное и невеселое, что нельзя бы было узнать его, ежели бы не т же почти слитыя черныя брови и эти Киркины большіе глаза, безпрестанно бгающіе по голубовато блымъ блкамъ. —

Они оба были усталы, это было видно. Чеченецъ легъ въ углу, гд ему постелилъ Ерошка, а самъ дядя то......

*В.

ЧАСТЬ 3-я.

15 Февраля 1862 г.

Глава 1-я.

Прошло три года съ тхъ поръ, какъ Кирка пропалъ изъ станицы. Олнинъ служилъ все еще въ томъ же полку и стоялъ съ ротой въ той же станиц. — Онъ и жилъ даже на старой квартир у дяди Ерошки. Марьянка жила рядомъ одна въ хат своего мужа, только хата эта была заново покрыта камышемъ, подправлена; и никто уже не удивлялся въ станице, что Олнинъ цлые дни проводилъ въ Марьяниной хат и что, входя къ Олнину, заставали Марьяну, которая сидла у печки.

Впрочемъ все въ станиц было по старому. Дядя Ерошка жилъ на старомъ мст въ избушк, также, какъ и три года тому назадъ, дни и ночи проводилъ въ пол съ ружьемъ, кобылкой и Лямомъ, также по вечерамъ приходилъ сидть на полу съ постояльцемъ.

Марьянка, какъ и отъ мужа, такъ и теперь, любила по вечерамъ и особенно по праздникамъ ходить къ мамук помогать ей убирать скотину и съ ногами влзать на печку на старое двическое мсто и молча въ темномъ углу щелкать смечки.

Бабука Улита еще больше, чмъ прежде, жалла и ласкала дочь, но также, какъ и прежде, неутомимо и бодро трудилась и домохозяйничала.