Шрифт:
Дочь Старого Хрофта казалась самым настоящим зомби.
– Смотри вместе со мной, – вновь попросила она. – Вверх, вон туда… как следует… пристально…
Ракот невольно повиновался. Именно «невольно» и именно «повиновался». Голос валькирии полнила мягкая, обволакивающая сила, та, что опаснее всех прочих. Кажется, Хедин рассказывал про какую-то цепь, на которой сидел какой-то волк… и которая, при всей мягкости, лишь туже натягивалась от его попыток освободиться.
Валькирия казалась сейчас именно такой вот волшебной цепью.
И тем не менее пальцы Ракота, судорожно сведённые на рукояти меча, медленно разжались.
А пальцы валькирии, жёсткие, мозолистые – настоящие пальцы воительницы – с совершенно непривычной для них нежностью, взяли ладонь Восставшего, поднимая её к виску дочери Одина.
Так они и застыли, словно любовники, встречающие рассвет. Пальцы Ракота легли на оба виска валькирии, он смотрел поверх её головы – и видел.
Огибая великое Древо, извиваясь и в то же время оставаясь странно прямой, мимо них бежала узкая золотая тропа. Она гордо рассекала владения Соборного Духа, разом и проходя сквозь них, и словно находясь в совсем иных областях.
– Я шла по ней, – тем же мечтательным, затуманенным голосом проговорила валькирия. – Мне преградила путь стража. Архонты… чернобородые, смуглые, словно выходцы с дальнего юга. Бороды их вились, одежды украшали золото и каменья, а посохи были отделаны рубинами, коим нет числа. Они сказали мне, что я не готова. Я… билась с ними, с демонами, я прокладывала мечом себе путь… а теперь… стою и смотрю. Постой и посмотри со мною вместе, хорошо?
Ракот молчал. Взгляд Восставшего скользил вдоль золотой тропы, всё выше и выше, сквозь послушно расступающиеся серые облака, туда, ввысь, куда не дотянулось даже Мировое Древо.
– Врата… без створок, с одними лишь столбами. Я… рубила их. Прокладывала себе путь, как положено валькирии. Пока не пришла сюда и не узрела своими собственными глазами…
Ракот по-прежнему молчал. Тёплый затылок валькирии казался сейчас мёртвой ледяной глыбой.
Золотая тропа поднималась вверх. И да, Восставший видел сейчас и врата на ней, составленные из трёх пар прихотливо-резных столпов; видел и этих самых «архонтов», казавшихся отсюда детскими куклами в разукрашенных одеяниях. Шестеро их недвижно стояли за вратами; однако взгляд Восставшего здесь не задержался.
Выше, ещё выше, над вратами и архонтами, над золотым сиянием тропы, облака медленно, словно нехотя, расходились, будто не желая уступать воле Нового Бога.
Там заканчивались все дороги и все пути. Всё стягивалось сперва в нить, а затем и в точку, вмещавшую в себя всё и бывшую всем.
– Престол Сил у звёздного преддверия… – еле слышно, заворожённо прошептала валькирия. – Он прекрасен. Он – всё. Из него всё изошло, и в него всё вернётся… Древо рождает души…
Руки её поднялись, обхватили ладони Ракота, крепче прижимая их к собственным вискам.
– Я поднималась по золотой тропе… – еле слышно прошептала в этот миг валькирия. – Но мне сказали, что я не готова… я не поверила… не поверила…
«А я? – невольно подумал Ракот. – Прошёл бы я сквозь те врата, мимо той стражи? Смогла бы она остановить меня? Готов ли я?»
«Готов ли ты? – пришёл ответ, сказанный низким, рокочущим басом, слышимым, похоже, одному лишь Восставшему. – Ты никогда не будешь готов. Это дорога для Смертных, тех единиц, что научились не бояться телесной гибели и заглянули в бездну. В ту самую бездну, со дна которой начинается восхождение – и возрождение».
Новый Бог смотрел туда же, куда и воительница. Смотрел и своими собственными глазами, и глазами валькирии.
Престол, как она называет увиденное.
Что ж, пожалуй.
Вокруг сжатия, вокруг исходной – или конечной? – чёрной точки Восставшему виделись полупрозрачные анфилады торжественных покоев, бесконечные колоннады, перемежающиеся висячими садами и сбегающими с туманных высот фонтанами. Сказочный дворец, точнее, бесконечность дворцов, чего никогда не имели ни они с Хедином, ни даже Молодые Боги в зените собственного могущества.
Разумеется, это было не настоящим.
Вернее, это было настоящим для воительницы. Именно так представляла она манифестацию величия, славы, силы. Наивная и чистая душой дочь Одина, она так и осталась Девой Битвы, валькирией, несмотря на все эоны наёмничества.
Она осталась чистой.
Что-то ворохнулось глубоко-глубоко в душе Восставшего.
Она осталась чистой. Наивные дворцы, фонтаны и водопады – наверное, она представляет себе сейчас и мудрого, древнего старца с белыми власами и длинной, как у гнома, брадой – восседающего в самом сердце этого скопления палат на золотом или даже алмазном троне.