Nothing stirred the whole day – no plume fell off the shrubs, the valley was as abstracted as a grove of death. I looked over at the tiny, half-buried farms away on the bare uplands beyond the valley hollow, and I thought of Tible in the snow, of the black, witch-like little Mrs. Goyte. And the snow seemed to lay me bare to influences I wanted to escape.

In the faint glow of half-clear light that came about four o’clock in the afternoon, I was roused to see a motion in the snow away below, near where the thorn-trees stood very black and dwarfed, like a little savage group, in the dismal white. I watched closely. Yes, there was a flapping and a struggle – a big bird, it must be, labouring in the snow. I wondered.

Our biggest birds, in the valley, were the large hawks (нашими самыми крупными птицами в долине были большие ястребы) that often hung flickering opposite my windows, level with me (которые часто зависали паря напротив моих окон, вровень со мной; to flicker – мерцать; бить, хлопать крыльями; flickering – мерцающий; парящий /о птицах/; level – уровень; одинаковый уровень), but high above some prey on the steep valley-side (но гораздо выше добычи на крутом склоне долины). This was much too big for a hawk (эта была слишком крупной для ястреба) – too big for any known bird (слишком крупной для какой-либо известной /мне/ птицы). I searched in my mind for the largest English wild birds – geese, buzzards (я перебирал в памяти самых больших английских диких птиц – гуси, канюки).

Still it laboured and strove, then was still, a dark spot, then struggled again (она все еще билась и боролась, потом стала неподвижной, темным пятном, потом опять билась; to strive – стараться; бороться; to struggle – бороться; биться, отбиваться; стараться изо всех сил). I went out of the house and down the steep slope (я вышел из дома и спустился по крутому склону), at risk of breaking my leg between the rocks (рискуя сломать ногу среди скал). I knew the ground so well – and yet I got well shaken before I drew near the thorn-trees (я знал эту местность очень хорошо – и все же я хорошенько потрясся, прежде чем приблизился к терновнику; ground – земля; участок земли; местность, район).

Yes, it was a bird (да, это была птица). It was Joey (это был Джоуи). It was the grey-brown peacock with a blue neck (серо-коричневый павлин с синей шеей). He was snow-wet and spent (он был мокрый от снега и изможденный; spent – истощенный; исчерпанный; выдохшийся, изнуренный; to spend – тратить, расходовать; исчерпывать, истощать/ся/).

 Our biggest birds, in the valley, were the large hawks that often hung flickering opposite my windows, level with me, but high above some prey on the steep valley-side. This was much too big for a hawk – too big for any known bird. I searched in my mind for the largest English wild birds – geese, buzzards.

Still it laboured and strove, then was still, a dark spot, then struggled again. I went out of the house and down the steep slope, at risk of breaking my leg between the rocks. I knew the ground so well – and yet I got well shaken before I drew near the thorn-trees.

Yes, it was a bird. It was Joey. It was the grey-brown peacock with a blue neck. He was snow-wet and spent.

“Joey – Joey de-urr!” I said, staggering unevenly towards him (Джоуи, Джоуи, ми-илый! – позвал я, подходя к нему шаткой походкой; to stagger – шататься; идти шатаясь; unevenly – неровно). He looked so pathetic, rowing and struggling in the snow, too spent to rise (он выглядел так жалко, хлопая крыльями и барахтаясь в снегу, слишком изнуренный, чтобы встать; to row – грести; плавать, плескаться в воде /о рыбе, водоплавающей птице/), his blue neck stretching out and lying sometimes on the snow (его синяя шея была вытянута и то и дело лежала на снегу = падала в снег), his eyes closing and opening quickly (глаза быстро закрывались и открывались), his crest all battered (хохолок был весь растрепан; to batter – колотить, дубасить; повреждать; портить форму /ударами или небрежным обращением/).

“Joey dee-urr! Dee-urr!” I said caressingly to him (Джоуи, ми-илый! Ми-илый! – ласково сказал я ему). And at last he lay still, blinking, in the surged and furrowed snow (и наконец он лежал неподвижно, моргая, в изрытом и взрыхленном снегу; to surge – вздыматься; to furrow – проводить борозды, пахать), whilst I came near and touched him, stroked him, gathered him under my arm (пока я не подошел и не дотронулся до него, погладил его, взял под мышку). He stretched his long, wetted neck away from me as I held him (он вытянул длинную промокшую шею подальше от меня, когда я держал его; to wet – мочить, увлажнять; промокнуть), none the less he was quiet in my arm (тем не менее, он был тих в моей руке), too tired, perhaps, to struggle (наверное, слишком утомился, чтобы вырываться; tired – усталый, уставший; утомленный). Still he held his poor, crested head away from me (он по-прежнему держал свою голову с хохолком подальше от меня), and seemed sometimes to droop, to wilt, as if he might suddenly die (и иногда, казалось, поникал и слабел, как будто мог внезапно умереть; to droop – наклоняться; поникать, свисать; to wilt – вянуть, поникать /о растениях/; слабеть).

 “Joey – Joey de-urr!” I said, staggering unevenly towards him. He looked so pathetic, rowing and struggling in the snow, too spent to rise, his blue neck stretching out and lying sometimes on the snow, his eyes closing and opening quickly, his crest all battered.

“Joey dee-urr! Dee-urr!” I said caressingly to him. And at last he lay still, blinking, in the surged and furrowed snow, whilst I came near and touched him, stroked him, gathered him under my arm. He stretched his long, wetted neck away from me as I held him, none the less he was quiet in my arm, too tired, perhaps, to struggle. Still he held his poor, crested head away from me, and seemed sometimes to droop, to wilt, as if he might suddenly die.

He was not so heavy as I expected (он не бал таким тяжелым, как я ожидал), yet it was a struggle to get up to the house with him again (однако снова подняться с ним к дому было весьма затруднительно; struggle – борьба; напряжение, усилие). We set him down, not too near the fire (мы положили его не слишком близко к огню; to set down – высаживать, ссаживать), and gently wiped him with cloths (и легонько вытерли тряпками). He submitted, only now and then stretched his soft neck away from us, avoiding us helplessly (он подчинился, только время от времени: «теперь и затем» вытягивал в сторону свою мягкую шею, беспомощно избегая нас). Then we set warm food by him (потом мы поставили теплую пищу возле него). I put it to his beak, tried to make him eat (я положил ему в клюв кусочек, попытался заставить его поесть). But he ignored it (но он игнорировал пищу). He seemed to be ignorant of what we were doing (казалось, он не понимал, что мы делаем; ignorant – невежественный; не знающий /о чем-л./), recoiled inside himself inexplicably (необъяснимо содрогаясь внутри себя; to recoil – отскочить, отпрянуть, отпрыгнуть). So we put him in a basket with cloths, and left him crouching oblivious (тогда мы посадили его в корзину с тряпьем и оставили лежать, распластавшегося в забытьи; oblivious – забывчивый; не замечающий; рассеянный). His food we put near him (пищу поставили рядом с ним). The blinds were drawn, the house was warm, it was night (шторы были опущены, дом теплым, наступила ночь). Sometimes he stirred, but mostly he huddled still (иногда он шевелился, но большей частью неподвижно лежал, сжавшись; to huddle – сваливать в кучу; толпиться; тесниться; съеживаться; свертываться калачиком), leaning his queer crested head on one side (склонив набок свою необычную голову с хохолком). He touched no food, and took no heed of sounds or movements (он не притрагивался к пище и не обращал внимания на звуки и движения). We talked of brandy or stimulants (мы говорили о /том, чтобы ему дать/ бренди или чего-нибудь бодрящего; stimulant – возбуждающее средство, стимулятор). But I realised we had best leave him alone (но я понял, что нам лучше оставить его одного/в покое).