— Это доспехи.

— Как скажешь. Но по моему, более рационально будет колоть ими орехи или разделывать рыбу. По крайней мере я никогда не поверил бы, что эти штуки можно приспособить к обычному человеческому телу, если бы не имел сомнительного удовольствия с тебя их стягивать…

Его передернуло. Эта чертова варварская невинность… Я мысленно скривился. Обычное дело — порубить в рукопашной десяток противников или расстрелять в ближнем бою корабль, но стоит одному мужчине раздеть другого — и это чудо краснеет как стыдливая гимназистка. Положительно, варвары почуднее многих неизученных организмов.

В Империи нравы были куда проще, а что касается Герхана, здесь вообще сложно было скомпоновать какую-то группу, которую можно было бы назвать «неприличное» или «приличное». Герхан в этом плане вообще был весьма непонятен. Многие считали его жителей чванливыми и чопорными педантами, другие — невоздержанными и заносчивыми дикарями, третьи — так и вовсе анархистами. Мало кто мог понять и принять основную заповедь Герхана — жизнь для жизни. Жизнь дается нам один раз, это единственное, что мы можем потерять безвозвратно и навсегда. И если так, пройти жизнь надо собой, не отклоняясь по ржавым рельсам выдуманных давно принципов того что считать «правильным», а что нет.

И при этом на Герхане, пожалуй, укоренилось больше всего всякого рода ритуалов, традиций и прочего среди всех человеческих миров. Парадокс, которых у нас всегда было с избытком. Например, любой герханец который считает абсолютно естественным спать с мужчиной, но при этом скорее застрелится, чем придет на прием без меча или не поклонится, являясь в гости к губернатору. Планета абсурдов. Если так, я ее истинный житель.

— Они для боя, а не для… того чтобы… ходить… — кажется, теперь я его немного задел. Котенок редко позволял себе роскошь употребить более трех слов в одной реплике.

— Не вся жизнь — это бой, — возразил я, — По крайней мере у нас.

— Жизнь — это борьба. Ты сам говорить, что борьба — это бой.

— Да, что-то в этом роде…

— На родной планете чтоб жить надо бороться. Там не пьют вина. Тот, кто не борется, жить не долго.

— С кем бороться на родной планете? Хищники?

— Люди.

— Ты хочешь сказать, что у вас есть междоусобные войны? — я даже привстал от удивления.

— Не войны, — он досадливо дернул плечом, — Борьба. Между кланами тоже борьба. Мятежи. Борьба на сопредельных землях. Жизнь — борьба.

Я поймал себя на том, что смотрю сейчас на Котенка как на причудливое и опасное животное, родившееся под светом звезд, которых я никогда не видел. Маленький крокодиленок. Жизнь — борьба… Мог бы я в свои шестнадцать сказать что-то подобное? Я рос в родовом замке, а на Герхане последняя гражданская война миновала так давно, что и дат ее никто не помнил. Родная планета — это дом, самое надежное место во Вселенной, надежней которого ничего невозможно и вообразить. На родной планете не может быть опасностей. Да, дуэли. Или барахлящий двигатель на антиграве. От этого не застрахован никто. Но постоянная опасность — и от тех людей, с которыми живешь рядом… Я потер переносицу. Этого я не ожидал.

— У нас не так, — осторожно сказал я, — У нас родная планета — это дом. Космическая колыбель. Даже имперский высший суд не может просто так протягивать лапы к чужой планете. Люди, родившиеся вместе, до конца жизни будут связаны, ведь это кровное родство, связь…

— Вы трусы и вы слабые.

— Нет. Но каждому человеку во Вселенной нужен дом, место, где он чувствует себя как дома. Знаешь, даже кочевые животные прокладывают путь через те места, в которых они уже были.

— Ваши деньги позволяют вам быть трусами. У нас нет.

— Какие деньги? — я приподнял бровь, — Ты о роскоши что ли?

— Нет. Кислород. Металлы. Почва. Тепло. У вас это есть. У нас этого мало.

— Я понял. Ты говоришь о ресурсах.

— Может быть. Жизнь — борьба.

— Понимаю. Если за пищу и тепло приходится бороться, нет ничего удивительного, что вам тесно на вашей родной планете. Вы летите туда, где людям повезло больше и делаете так чтобы мало всего было у них. Это не самый разумный способ установления баланса, знаешь ли.

— Мы берем то, что принадлежать нам.

— За это вас и отстреливают как собак… Извини, пожалуйста.

Он потерял интерес к беседе, если, конечно, это можно было назвать интересом. Сидел в кресле, немного болтал ногами, не достающими до пола, и внимательно вглядывался в пятна земли, все четче проступавшие вдали.

— Я не хотел тебе обидеть, — сказал я примирительно. Мне хотелось продолжить разговор. Ему надо было с кем-то говорить, хотя бы для того чтобы не задохнуться в собственной желчи, — Приношу извинения.

Он посмотрел на меня с удивлением.