Шрифт:
Когда в детстве (7 лет) я играла со взрослыми в карты и взятка была моя, я никогда не заявляла.
Так всю жизнь. Тогда от деликатности, сейчас от брезгливости.
«Взрослые не понимают детей». Да, но как дети не понимают взрослых! И зачем они вместе?!
Сытый голодному не товарищ. Ребенок сыт, взрослый голоден.
Детство. 6 или 7 лет. Таруса. Рябина. Рубят котлеты. Хлыстовки. Ягоды приносят.
В детстве я всегда рвалась от детей к взрослым, 4-х лет от игр к книгам. Не любила – стеснялась и презирала – кукол. Единственная игра, которую я любила – aux barres [132] , 11 л<ет> в Лозанне – за то, что две партии и героизм.
16-го июня 1918 г.
Антокольский о теософских, беатриченских, ясновидящих – непременно девических! – шеях:
«Такое впечатление, что они ее из лейки поливают».
А<нтоколь>ский о Н<икодиме>: «Он – гётеянец. Т. е. – нет – я неверно сказал, я хочу сказать, что к нему по ночам является пудель или Mater Dolorosa» [133] .
132
Бегать наперегонки (пер с франц.).
133
Скорбящая мать (пер. с лат.).
– В Польше есть почетная должность сторожа могилы Костюшко.
4-го июля 1918 г.
Аля: – «М<арина>! Что такое – бездна?»
Я: – «Без дна».
Аля: – «Значит, небо – единственная бездна, потому что только оно одно и есть без дна».
– «Марина! Неужели ты все эти стихи написала? Мне даже не верится – так прекрасно!»
6-го июля 1918 г.
«– Марина! Мы с тобою в разряженных именах: Ариадна – Марина».
Н<икодим> (о подвиге):
– Самоуничижение – такой же инстинкт, как самосохранение.
Разница между мной (ребенком) и Алей:
– У Али восторг к своему (своей породе в мире) перевешивает сильное отвращение к чужому.
У меня – наоборот. (Было и есть).
Аля (пропустив, по свойственной ей медлительности, шарманщика):
– Марина! Я не особенно жалею, когда пропускаю какую-нибудь радость, а когда горе – жалею. Я только одного горя бы не жалела: видеть черта.
Аля:
– «Марина! –
С какой стороны – страна старины?» (В Кремле).
«Марина! Как старый лев лучше, чем старая женщина!»
Глядя в небо:
– «Марина! Как голубизна загребает белизну!»
– «Марина! Голова у меня тяжелая, как у памятника, только не на вес».
17-го июля 1918 г.
Хаос, взятый на учет.
Беззащитность рукописи (я).
30-го июля 1918 г.
Аля: – «Марина! Если бы твое кресло не было мягкое, оно было бы настоящее жесткое кресло».
Александр Македонский, разрубая Гордиев узел, просто груб.
Лунная ночь в городе всегда готична.
Саламандра не огненна, она – огнеупорна. Какой безумный холод, чтобы жить в огне!
31-го июля 1918 г.
– «Мама! Я не могу спать! У меня такие острые думы!
– Марина! Мне кажется – нет людей духа. Не духа, когда дышишь, а того, другого. Ты меня понимаешь?»
1-го августа 1918 г.
– «Где дыра, а сквозь дыру – синее небо, там – Италия». (Н<икодим>)
Аля: – «Марина! Когда ты пишешь – ты только водишь рукой, а пишет – душа».
Аля, о видении ангела: лицо неяркое, как луна, а глаза нарисованные, а внутри – точно простокваша.
«У меня горе тяжелое, как железо, как бомба».
– Воспоминание: этим летом я как-то после купанья сидела на песке. Подошла огромная белая лохматая собака и села рядом. И вот, Надя: «Чтой-то, барыня, странно на вас глядеть: на одного-то слишком много надето, а у другого – чего-то не хватает».
(Много шерсти у пса, отсутствие одежды – у меня).