Чтобы говорить о Боге, о солнце, о любви – нужно быть.

Стиль есть бытие: не мочь иначе.

21-го марта 1919 г.

Почему я так глубоко беспомощна во всем, что другим так легко? – найти чей-нибудь дом, взять билет на вокзале, выкроить по готовой выкройке – детскую рубашечку.

Определенная атрофия какой-то части мозга. О, как я издалека чую то, чего не могу, и какой у меня тогда кроткий – от неизбежности – голос!

Душа у меня – царь, тело – раб.

Бог, давший мне широкие плечи и крепкие руки, знал, что он делал. Но Бог, давший мне при этом такую душу – определенно не знал.

Аля: Марина! Когда у нас совсем нечего будет есть – даже гнилой картошки – я сделаю чудо. Я теперь его не делаю, п<отому> ч<то> раз мы едим гнилую картошку – значит, ее можно есть?

– «Марина, я только представляюсь маленькой девочкой, я только представляюсь, что я труслива, что я ленива, что я не хочу есть.

Я – существо, Марина! Я знаю все вперед – и все назад».

«Марина! Ведь Вы тоже не простой человек!»

– «Ты думаешь?»

– «Неужели Вы этого до сих пор не знали? Как же Вы можете быть простым человеком, когда у Вас – такая дочь?!»

Заставить изображение Спасителя портретом Наполеона (глаза, как угли – в золоте киота!). Вот мои 16 лет. (Внучка священника Владимирской губ<ернии>!).

Я во Франции XX века – бессмысленно. Все мои партнеры (указывая на небо или в землю): – там.

Революция в Венгрии: Будапешт. Демонстрация кельнеров с цыганским оркестром.

Благовещенье 1919 г.

У телефона: – Я слушаю. Муж<ской> голос: – Попросите, пожалуйста, Марину Ивановну. – Это я. – Ах, это Вы, Марина Ивановна? Я не узнал Вашего голоса. Говорит К. В. К<авдаур>ов. – Здравствуйте, К<онстантин> В<асильевич>. – М<арина> И<вановна>, я получил известие из Крыма и должен Вам сказать, что Сережа… – Убит, – мысленно подсказываю я. – Жив и здоров и просил Вам кланяться.

Минут пять спустя начинаю плакать. – Точное чувство до краев переполненных глаз, – слезы еще не текут. Колени дрожат. Чувство легкой физической тошноты.

Благовещенье! Благая весть! Недаром это мой любимый праздник! Я ровно 6 мес<яцев> ничего не знала о Сереже!

У меня есть судьба. Поэтому – быть может – я так – дотла – лишена честолюбия.

Вижу ее ясно, как на географической карте. Если бы я была на острове, у меня тоже была бы судьба.

Я в любви: Гибкость до последнего предела, и – в последнюю минуту – отпор. (Гордыня).

З<авад>скнй: – «М<арина> И<вановна>, я хочу прийти к Вам. Можно?»

Я: – «Нельзя. У меня дверь заперлась и не открывается».

А<нтоколь>ский: – «А помните, что Вы говорили про красоту? Помните: красота – отмычка».

З<авад>ский, деловито: – Нужно будет прийти.

Два несчастных счастья:

1) Несчастье для души и счастье для тела: – Брать в долг. 2) Счастье для души и несчастье для тела: – Отдавать долг.

Аля, ночью: —…и небо было, как черный пурпур.

Апрель. Трагическая Вербная Суббота. Потеряла (в воду канули!) 500 р<ублей>. Спрятала – вместо них – две ложечки сахара в кон верте. – 500 руб<лей>! 50 ф<унто>в картофеля – или почти башмаки – или калоши +20 ф<унтов> картофеля – или…

Потеряла за три дня 1) старинную овальную флорентийскую брошку (сожгла), 2) башмаки (сожгла), 3) ключ от комнаты, 4) ключ от книжного шкафа, 5) 500 р<ублей>.

О, это настоящее горе, настоящая тоска! Но горе – тупое, как молоток бьющее по голове.

Я одну секунду было совершенно серьезно – с надеждой – поглядела на крюк в столовой.

– Как просто! –

Я испытывала самый настоящий соблазн.

У некоторых людей тело более духовно, чем у других душа (Аля, Сережа).

Аля, слушая «Пара гнедых»: – «Марина! Стыдно генералу засыпать на груди у молодой блудницы. Лучше бы сражаться в бою».