Нынешний клиент на дамочку вовсе не походил.

Спрыгнул на землю, ногой постучал, аккурат, что жеребчик, которому до бегу неймется, и головою мотнул. Кинул сребень, велев:

— Коробку отвези на Оружейную, третий дом, отдашь панне Вильгельмине.

А сам бодренько этак по тротуару зашагал.

Вот же ж…

И куда это он так торопится-то? На Цветочном-то бульваре лавки с большего женские…

Панна Зузанна Вышковец обреталась в крохотном домике, донельзя похожем на пряничный. Розовые стены, гладенькая крыша, которая поблескивала свежею краской. Окна с резными ставенками и длинные горшки с цветами.

Дверь, выкрашенная в белый.

Аккуратненький молоточек на цепочке, за который и браться-то было боязно, а ну как рассыплется в руках сладкою крошкой.

Не рассыпался.

И дверь открыли сразу.

— Старший актор, — представился Себастьян, мысленно понадеявшись, что о бляхе эта махонькая женщина, завернутая в несколько слоев черного крепу, не спросит. — У меня есть вопросы по поводу вашей… а кем вам приходилась Зузанна Вышковец?

— Тетей, — всхлипнула женщина и посторонилась. — Двоюродной…

В доме весьма гармонично пахло булками.

— Вы… проходите… меня уже спрашивали…

— Новые обстоятельства, — туманно ответил Себастьян, сии обстоятельства, разглашать которые он не имеет права, не единожды его выручали. — Новые вопросы… или старые…

Узенький коридорчик, обои в старомодную полоску.

Вязаные салфетки на стенах.

И магснимки.

Мужчины и женщины, слишком не похожие друг на друга, чтобы быть родственниками, взирали на Себастьяна с мрачным неодобрением.

— Это пары, которые тетушка соединила… — пояснила женщина, шмыгнув носом, которые, не иначе как от постоянного шмыганья, разбух и покраснел. — Она была удивительной женщиной… каждого чувствовала… а это в ее деле важно…

Гостиная, куда Себастьяна привели, оказалась крохотной.

Те же полосатые обои.

И полосатые же креслица, махонькие, кукольные будто бы, полосатый кот на полу… портреты… вновь кружевные салфетки, что на стенах, что на креслицах, что на круглом столике.

— Вы… присаживайтесь… я… я до сих пор не могу поверить, что это с ней случилось…

— Как вас зовут?

— Что? Ах, простите… Аниела… Аниела Зазбога… по мужу… теперь-то я вдова… тетушка все порывалась подыскать мне кого достойного, но я… я Мишека своего очень любила… — нос ее пришел в движение. Он был крупным и приплюснутым, чем-то смахивающим на утиный клюв.

— Расскажите, пожалуйста, о панне Вышковец…

— Что?

— Все.

— Все не могу, — Аниела шумно высморкалась.

— Почему?

— Так всего не знаю, — она уставилась на Себастьяна серыми круглыми глазами. — Всего мне тетушка не рассказывала.

— А что рассказывала?

Аниела задумалась, узенький лоб ее сморщился, а подбородок выпятился вперед. Губы шевелились, но Аниела не издавала ни звука. Себастьян ждал.

Тикали старые часы.

Мурлыкал кот.

Аниела молчала.

А терпение медленно истощалось, избытком терпения Себастьян никогда не мог похвастать. И сдался первым.

— Вы переехали сюда после смерти вашего мужа?

Аниела вздрогнула и сжалась:

— А вы откуда знаете?

— Предположил.

Кажется, ему не поверили.

— Вы сами сказали, что ваш супруг умер, а тетушка предложила найти нового…

— Я любила Мишека.

— Верно. Любили. И отказались… но вы ведь остались жить с тетей?

— Д — да…

— Почему?

— Так… я одна… и она одна… и тетя предложила, а я согласилася, — Аниела вновь шмыгнула носом. — Она учить меня стала… говорила, что дело свое передаст… потом, когда помреть… но она крепкою была… и помирать не собиралась.

— Никто не собирается.

Аниела кивнула.

— И как давно вы сюда переехали, — Себастьян повторил вопрос, и свидетельница вновь задумалась. Думала долго… минут пять.

— Так это… пять лет тому выходит… и месяц. Аккурат в травне Мишека схоронили… и я к тетушке… погоревать… на две недельки… а потом еще дом продавали… — она загибала пальцы, старательно перечисляя события, для нее, несомненно, важные, но Себастьяну совершенно не интересные.

— И тетушка вас учила… чему?

— Свахою быть.

Креповый платочек коснулся красной, натертой щеки.