— Ну тады заходь. Князь… — она отступила, позволяя Себастьяну войти. — Славка! Славка, хватит дрыхнуть! Туточки тебя цельный князь…

Она кашлянула, ударила себя кулаком по груди и сказала:

— Звиняйте. Туточки тебя князь испрошают. А ты ходь он туды, — она махнула рукой в темный коридор. — Першая дверь… только знай, князь ты аль так пришел, но я за тобой пригляжу!

В доме пахло… странный запах, какой бывает в больнице или, пожалуй, еще в мертвецкой. Формалин и канифоль. Воск. Бальзамический раствор.

И само местечко, стоило заметить, было жутковато. Темный пол. И темные стены. Черные рамки траурных портретов, с которых взирают на Себастьяна старики, до того схожие друг с другом, что поневоле возникает подозрение об их родстве между собой.

Дверь отворилась со зловещим скрипом.

Пахнуло тленом и свежей выпечкой.

— Булки! Кому булки с пылу, с жару… — голос торговки проникал через приоткрытое окно.

— Славка, чтоб тебя…

Второй голос доносился откуда-то сверху.

— Вставай ужо!

И над головой поскрипывало, похрустывало, заставляя вспоминать, что дома сии были построены в незапамятные времена, и хоть бы горела Разбойничья слободка частенько, да, видать, пожары миловали Веселую улочку. И стоял дом, старел, пока вовсе не постарел, того и гляди рухнет под собственным немалым весом.

— Славка! — раздалось над самой головой.

И на плечо рухнул кусок серой штукатурки.

— Князь ждеть… да не знаю я, какой князь… но рожа, я тебе скажу, хитрая… так что иди давай, а то сопреть чего, опосля будешь плакаться… а что я? Чего пустила? Так, а может, взаправду князь… потом будешь плакаться, что проспала счастие этакое…

Себастьян отступил к окну и огляделся.

Гостиная была невелика и впечатление производила престранное: черные стены и мебель в черных же чехлах, украшенных многочисленными черными бантами. Огромная, пожалуй, чересчур уж тяжелая люстра, украшенная антрацитовыми подвесами. Столы и столики, расставленные вольно, отчего комната обретала некое неявное сходство с музеем.

Стеклянные колпаки.

И чучела под колпаками.

Черный ворон в жреческом облачении и пара кроликов — жених с невестой.

Серьезная ласка в черном фраке раскланивается перед парой котят, ряженых в кружево… десяток малиновок водят хоровод вокруг мертвого дрозда. Он уложен в махонький гроб, исполненный с величайшим искусством… рыжий разбойного вида кот, разодетый под цыгана, держит под руку толстую курицу, которая на этакого провожатого глядит с недоверием…

— Вижу, вас заинтересовала моя маленькая коллекция… — панна Бжеслава была хороша.

Чересчур уж хороша для безутешной вдовы.

Почему-то Себастьяну она представлялась иначе.

Дамой? Пожалуй. Полноватой, неторопливой, медлительной, какой и подобает быть четырежды вдове. И возраста почтенного, седины, которую подчеркивала бы черная кружевная мантилья…

Волосы панны Бжеславы были цвета золота, того самого, высшей пробы, на которое едино позволено ставить клеймо королевского казначейства. Кожа — бела, что фарфор. Очи голубые взирали кротко, трепетно…

Себастьян моргнул, отгоняя наваждение.

— Панна Бжеслава? Прошу прощения, мы не были представлены друг другу, — эту ручку Себастьян поцеловал с превеликою охотой, пусть и пахло от ручки аптекарской лавкой. Он оценил и короткие кружевные перчатки с обрезанными пальчиками, и сами пальчики, нежные, гладенькие, и розовые острые ноготки. — Себастьян Вевельский… старший актор…

— И князь, — она говорила низким грудным голосом, и глядела с усмешкой, будто бы наперед знала обо всем, что случится — а случится оно всенепременно — и, невзирая на это знание, давала Себастьяну играть в его игру. — Наслышана…

— Если вы о тех слухах, которые…

Панна Бжеслава махнула рукой.

— Бросьте, князь…

— Себастьян… просто Себастьян.

Аккуратное личико, но не сказать, чтобы идеальной красоты, меж тем невероятно притягательное в своей неидеальности. И эти чуть раскосые глаза, и нос курносенький, и губы пухлые, пожалуй, чересчур уж пухлые. А уж эта очаровательная щербинка между передними зубами.

— Слава… просто Слава.

Ей идет и траурное платье из черного тяжелого бархата.

— Слава, — повторил Себастьян, не без сожаления отпуская ручку. — Это ваши… работы?

— Да.

— Несколько неожиданно для женщины… но вам такое, наверное, уже говорили.

Не могли не говорить.

— Полагаете, оно меня не красит?

— Отнюдь.

— Я их не убиваю. Мне приносят мертвых животных, а я делаю их немножечко живыми, — Слава провела пальчиками по стеклу и поморщилась. — Опять она забыла пыль протереть…