Сама миссис Нозава сильно сомневалась, что Лукас Дрэкмен посещал университет под именем Дугласа Т. Атертона. По ее мнению, он, скорее всего, подделал и карточку социального страхования, и студенческий билет, чтобы получить возможность арендовать абонентский ящик в магазине Норбертов. Однако она назвала девушке фамилию Дрэкмен и предполагаемый год завершения учебы – 1963. Через минуту получила подтверждение, что Лукас Дрэкмен действительно закончил Восточный Иллинойский университет, и миссис Нозава обещала, что через пару дней привезет письмо в запечатанном и снабженном маркой конверте, хотя делать это не собиралась.

Мистер Тамазаки из «Дейли ньюс» надеялся выяснить, стараниями миссис Назавы, что Лукас Дрэкмен проживал около Чарльстона в тот период времени, когда миссис Рената Колшак исчезла с круизного лайнера в Карибском море. В этом случае появлялась возможность утверждать, что он арендовал под вымышленным именем абонентский ящик, в который и направили билет на тот же круизный лайнер для Дугласа Т. Атертона. На этом миссия миссис Нозавы и заканчивалась.

Чуть позже, из своего кабинета в одной из химчисток, из которого она руководила коммерческой империей, принадлежащей ей с мужем, миссис Нозава позвонила мистеру Тамазаки, который поблагодарил ее от всего сердца. Она тоже полагала, что в этой истории поставлена последняя точка, но через несколько часов убедилась в обратном.

В центре города я бывал с мамой, но никогда в компании мальчишки с таким же, как мой, чувством юмора и под присмотром девушки-подростка, такой милой, что люди улыбались, глядя на нее. Когда она торопливо переводила нас через улицу и стремительно поднималась по длинной лестнице, ее конский хвост летал из стороны в сторону.

Мама дала мне пятьдесят центов, стоимость ученического билета в художественный музей, и деньги на ланч. Я чувствовал себя богатым, свободным и готовым к приключениям… но тихая паранойя никуда не делась.

На остановке, с которой нам предстояло уехать и где мы ждали автобуса, мое внимание привлек черный «Шевроле», в котором сидели двое мужчин, припаркованный в полуквартале. Автомобиль стоял под деревом, в тени, и я не мог видеть их лица, но практически убедил себя, что это Лукас Дрэкмен и мой отец.

Я помнил, что рассказала мисс Делвейн мистеру Отани, когда болтала с ним в канун Нового года: ее бойфренд, который недавно развелся, только и говорит о том, что заберет сына к себе. Если в автомобиле и на самом деле находились мой отец и Лукас Дрэкмен, они могли последовать за нами в центр города, где я оказался бы вдали от дома и наиболее уязвимым, и попытаться похитить меня.

Когда мы вышли из автобуса, черный «Шевроле» не стоял у тротуара и не проехал мимо, и это говорило о том, что страх мой иррациональный. Тем не менее я оставался настороже, каждое мгновение ожидая внезапного нападения.

Мы прибыли на угол Национальной авеню и Пятьдесят второй улицы, исторический центр города. В радиусе двух кварталов находилось здание суда, величественная центральная библиотека, лучший из концертных залов, кафедральный собор, самая старая в городе синагога и несколько кинотеатров. Архитектура предлагала красоту на все вкусы, здания облицовывали мрамором, гранитом, известняком, некоторые венчали башенки, и никаких тебе начисто лишенных архитектурных достоинств стеклянных монолитов. Это была самая удивительная часть города, где особенно чувствовалась красота порядка и упорядоченная сила красоты.

За нашими спинами высилась тридцатиэтажная громада финансового центра, построенного в стиле арт-деко, с Первым национальным банком на нижнем этаже. Напротив, колоннами напоминая греческий храм, находилась «Пинакотека Каломиракиса», где мы собирались посмотреть выставку «Европа в эпоху монархии».

– Пи-на-как? Ка-ло-кто? – спросил я.

– Мистер Каломиракис был одним из первых греческих иммигрантов, – объяснила Амалия, когда мы поднимались по лестнице к парадным дверям.

– Заработал миллиарды долларов, – добавил Малколм. – Скрудж Макдак рядом с ним – бедный родственник.

– Он построил это прекрасное здание, – продолжила Амалия, – покупал величайшие произведения искусства для постоянной экспозиции и учредил фонд, чтобы обеспечить полноценную работу этого художественного центра и после его смерти. «Пинакотека» на греческом – галерея… но люди склонны называть это здание музеем. Для меня бывать здесь – блаженство.

Я без труда отличал красивую мелодию от любой другой, и, возможно, мои глаза в этой части не уступали ушам, но до нынешнего дня я не отдавал себе отчета, что великая архитектура по силе воздействия ни в чем не уступает великой музыке, и в обоих случаях сердце одинаково пело от радости. Своими обаянием и заразительным энтузиазмом Амалия в тот день значительно расширила горизонты моего восприятия, открыв двери в мир, который мог оставаться неведомым для меня долгие годы, а то и всю жизнь.

Картины на эту выставку представили музеи далеких Нидерландов и Парижа, а также более близкого к нам Нью-Йорка. Мы увидели творения Рембрандта, Вермеера, Ван Дейка, Жоржа де Латура, Жан-Марка Натье, Караваджо, Прокаччини и других.

Часто Малколм просил сестру: «Расскажи ему историю», – причем говорил не об истории создания той или иной картины, а о жизни художника или особенно захватывающем периоде этой жизни. Какие-то истории были забавными, какие-то – грустными, но каждая заставляла меня с большим интересом смотреть на картину, которая принадлежала его кисти.