Послали ребятишек за веретёнами.

– Видел, как я его по загривку съездил? – подбежал Гераська. – Оборотня бы поймать, я бы его сковороднем ахнул. И как он в норь-то поместился?

– Ни в какую норь он не лазил, – усмехнулся Гришатка. – Глаза всем отвёл, а сам уполз.

– Куда отвёл? Брешешь, небось. – Гераська схватился за рыжие вихры. Он всегда дёргал себя за волосы в сильном душевном волнении.

– От себя всем глаза отвёл, гипноз называется. Сперва ползком полз, а там по долу убёг.

– А чо ж ты видел, а не закричал?

– Жалко его сделалось.

– Жалко у пчёлки. Он же их главарь. Всех заколдовал, а тебя нет?

– У него не вышло. Ой-и-и! Железные пальцы сдавили гришино ухо.

– Ну-ка, сказывай, кто хмарь на нас навёл. – Над ним нависла клокастая пегая борода. Мужик был незнакомый, злой. Поперёк лба рубцом вздувалась жила. – Почто не шумнул нам, а?!

– Пусти, – мотнул головой Григорий. Ухо хрустнуло.

От боли в глазах поплыли светляки.

– Сказывай правду. Видал, как цыган мимо норы полз?

Мужики прихлынули, обступили тележку. Пегая Борода разжал ухо, вытер пальцы о портки:

– Похоже, ты, самовар, тоже из ихней шайки.

«Будя буровить», «Убогий-то чем вам не угодил?», – в задних прокатился шумок. – «Цыгана под тележку спрятали»

– «Ну-у-у?» «Мели, Емеля…». – Задирали бороды, напирали на передних.

– Говори по совести, видал, как цыган нам глаза отводил? – вызверился на Григория Пегая Борода. – Я слыхал, он вот этому рыжему музюкал, дескать, видал, как цыган мимо норы прополз и долом убежал. – Потом нагнулся к Грише, заныл просяще:

– Ну, скажи по чести, видал?

– Ну видал, – вконец растерялся Гриша, как из колодца, снизу, глядя на обступивших его мужиков. «А тебе почему не отвёл глаза?» – «Да говорю вам, он тоже из одной шайки…» – «Всех охмурил, а его нет…», – будто от подброшенных в костёр дров, вспыхнул огонь: «Ловко. Калека. Век не подумаешь. Наводил их, как лучше красть…».

– Тем летом в ночное с ребятами поехал этот обрубок, и в ту же ночь Карюху мою и ещё три головы увели, – залился Федорок. – Пенёк с глазами!..

«Вяжи его к ним» – «За чо вязать, рук-то у его нету…» – «За шею петелькой».

Кто-то сбоку хлестнул Гришу по скуле. Во рту сделалось солоно.

– Убогого бить – рука отсохнет, – в круг протолкался дед Никиша, босой, в рваной рубахе. – Сами цыгана упустили, а на малом злость срываете. – Нагнулся, рукавом утёр Грише кровь с губы. Пахнуло тиной. Тот благодарно вскинул глаза:

– Он меня и на постоялом дворе ночью не осилил своим гипнозом.

– Вишь, на постоялых дворах встречались. Денежки за краденых коней, небось, делили, – опять взвился бородатый. – Не лезь, дед, не в своё дело. Иди лучше, сомов лови. Шурка, вяжи его по перёк тулова и волоки.

– Без ног, чай, не убежит.

– Вяжи, а то как цыган унырнёт.

Жесткие руки вынули Гришу из тележки, отнесли и оставили рядом с конокрадами. Тем временем ребятишки принесли веретёна.

– Ну-кося. – бородатый взял в руку острое, как пика, веретено. – Отвязывай первого.

Шура Припадочный развязал цыганёнку руки. Тот кинулся бечь. Догнали, повалили. Хваткие мужичьи руки прижали головой к земле. Смоляные кудри елозили по траве. Цыганёнок визжал, дико распялив белозубый рот, дёргался. Пегая Борода, ворочая кровяными глазами, никак не мог прицелиться остриём в ухо.

– Глянь, скачут. Можа урядник?! [10] – Толпа развернулась в сторону двух мчавшихся от села всадников. Мужики, державшие цыганёнка, встали с колен. Бородатый незаметно отбросил веретено в траву. У одного из всадников в такт лошадиному маху взмётывались большие чёрные крылья. У другого вспыхивали и гасли у лица золотые искры. Саженях в трёхстах от толпы сыпавший золотыми искрами развернулся и потрусил прочь. Другой же наскочил на толпу, оборотившись отцом Василием в развевающейся рясе. Сполз наземь с мокрой, будто искупанной лошади, одёрнул рясу, перекрестил внезапно притихшую толпу. Цыганёнок на коленях подполз к нему, ухватился за полу, запричитал:

– Батька-поп, спаси, Христа ради! Веретеном голову проткнули!..

– Сказывай, басурман, калека был с вами в доле? – Пегая Борода, злобясь, волоком подтянул за ворот Гришатку. – Перед батюшкой сознавайся!

– Ведро, сусля несите. Пусть батюшка крестным знамением осенит, – загалдели в толпе. – Перевернётся в цыгана.

Отец Василий помог обрадованному его появлением Грише подняться, полой оттёр его испачканную травяной пыльцой щёку. – Тебя-то пошто?

Принесли ведро. Отец Василий долго разглядывал присмиревшего на дне мокрого суслика. Усмехнулся: