Москва кипела. Министры, генералы, пушкари, звонари, плотники… Первопрестольная готовилась к коронации молодого государя. На пути предстоящего следования императорской четы возводились триумфальные арки, трибуны. Скульпторы ваяли бюсты государя и государыни. Плотники вырубали из дерева двуглавых орлов, вензеля и короны. Военные матросы кошками карабкались по кремлёвским куполам и башням, развешивая электрические гирлянды. Ожидание, надежды, радость. «Король умер, да здравствует король!»

Но что это за хлопок и следом облачко дыма над оврагом у Ваганьковского кладбища? Кто потревожил покой усопших? Двое мужчин в чёрном выбрались из оврага, огляделись по сторонам, ушли. Чуть позже в овраг спустился неприметный человек, одетый под мастерового, в кепке и чуйке. На вытоптанной обгорелой траве блестела колбочка с жёлтым порошком. Он бережно завернул её в носовой платок…

Фамилии двоих, что оставили колбочку, были сыскарям охранки известны: Бахарев и… Распутин. Они уже купили резиновый баллон, бутыль и флакон какой-то жидкости. Заказали в скобяной лавке металлический лист…

Они тоже готовятся к приезду государя в Москву.

Будущий исцелитель царского наследника сибирский Григорий Распутин ещё роет в конюшне пещерку, где истово молится об отпущении грехов, а однофамилец его уже фигурирует в донесениях агента «Никона» как участник готовящегося покушения на государя. О нём докладывают после арестов царю… Приговаривают террориста народовольца Распутина к пяти годам тюрьмы и ссылке в Якутскую область на десять лет. Пятнадцать лет спустя либеральные газеты на всю Россию будут топтать и порочить имя другого Распутина – крестьянина, ясновидца и страстотерпца, спасшего в раннем детстве нового наследника, Алексея Николаевича, от неминуемой смерти.

Молившего государя не вступать в войну с Германией… Нет случайностей в мире Бога…

Белоснежный конь грыз удила, чувствуя твёрдую руку, круто гнул шею. Серебряные подковы высверкивали в лучах утреннего солнца, и казалось, конь несёт венценосного всадника, не касаясь земли. Молодой государь бледен, но, как всегда, спокоен. В Петровском дворце на рассвете, восстав от сна, он долго любовался лицом спящей жены, потом плавал в серебряном бассейне, молился, завтракал постным. И вот теперь въезжал в Москву, открывая коронационные торжества.

Обращённая к Богу утренняя молитва помиловать «ненавидящия и обидищия меня и творящие мне напасти…», щёлканье соловья за окном, озноб от холодной воды – все эти мгновения чудного утра жили в нём, когда он ехал по улице на белом коне. За ним так же верхом двигались великие князья, свита. По сторонам вытянулась в строю гвардия. За царской кавалькадой в золотой карете следовала вдовствующая императрица Мария Феодоровна. Следом за ней в такой же карете юная супруга государя Александра Феодоровна. Скакали казаки в красных мундирах, взблескивали наконечники пик.

Резало глаза сверкавшее на солнце золотое шитьё погон и кафтанов, колыхались страусиные перья. Горела, металась, лютовала медь оркестров. «Сорок сороков» московских церквей били в колокола. Перекрывая малиновый звон, грохотали пушечные салюты. Высоко в майском небе ходили стаи перепуганных голубей, не зная, куда опуститься.

Всё это великолепие и видел, и не видел венценосный всадник на белом, как снег, скакуне. Взгляд его был обращён как бы вовнутрь себя, а не на это людское море, глядящее на него с восторгом и надеждой. Поверх великолепия и роскоши, поверх тысяч и тысяч обращённых к нему глаз взирал на него последний российский император. За куполами церквей маячила в майском мареве согбенная тень монаха Авеля, пугавшего царей страшными пророчествами. Перезвон колоколов, салюты и катившееся под небеса «у-р-ра-а!» не могли заглушить «жалостливый голос», доносившийся из темницы глубиной в сотни лет. Юный государь помнил обращённое к нему пророчество дословно: «…Николай Второй – святой царь, Иову многострадальному подобный. Будет иметь разум Христов, долготерпение и чистоту голубиную… На венок терновый сменит он венец царский, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий… Многие потомки убелят одежду кровию агнца такожде, мужик с топором возьмёт в безумии власть, но сам опосля восплачется. Наступит воистину казнь египетская».

Страшные слова монаха будут звучать в его ушах и в день, когда он войдёт под своды Успенского собора для мистического обряда коронования на царство. Только ещё возлагая на плечи царский крест, последний российский император уже ведал о своём пути на русскую голгофу.

…Накануне дня коронации государь встречался с митрополитом Санкт-Петербургским Палладием. Обсуждали коронацию.

– Владыка, я облачусь в царские одеяния, но на голову хотел бы водрузить не корону, а шапку Мономаха, – прямо глядя в подёрнутые старческой слёзкой глаза Палладия, сказал государь. – Я примерял, корона давит на шрам [29] , не разболелась бы голова.

– Не я, государь, венчаю тебя на царство, а Тот, Кто Крест свой в муках и страданиях нёс, – смиренно, с поклоном ответил Палладий.

«Да минет меня чаша сия, но не моя будет воля, а Твоя…» – вспомнил император, но вслух сказал иное, покорное:

– Господь терпел и нам велел…

В парадном мундире полковника Преображенского полка с орденом Святого Андрея Первозванного начнёт он восхождение на русскую Голгофу и рядом с ним встанет молодая императрица. Платье из серебряной ткани, скромная нить жемчуга на шее, два локона на гладкой причёске резко отличают её от сверкающих изумрудами и сапфирами дам царского окружения. Пурпурный румянец будет гореть на её прекрасном лице во время торжественного богослужения. Весь обряд представится ей божественным мистическим бракосочетанием с Россией. В сиянии свечей и молитв, стоя на коленях перед супругом при возложении ей на голову малой короны, она навсегда обретала русское сердце и русскую душу. И не заметила, как на ступени алтаря с груди императора упала цепь Андрея Первозванного… Слёзы восторга покатились из её чистых глаз, когда луч света упал на голову государя, осияв его золотым ореолом.