— А фамилия?

— Ишь какое любопытство! Все сразу и выложи. Хватит и Петра.

— Тогда я с вами разговаривать не буду. Я неизвестно с кем не хочу разговаривать.

— А сама подошла и заговорила?

Лидочкины щеки малиново вспыхнули.

— Ну и что ж! А вы дерзяк и нахал! Я уйду!

Она повернулась, но он остановил одним голосом:

— Стойте!.. Садитесь, тогда я буду с вами разговаривать.

И опять, повинуясь властному зову, Лидочка покорно села.

Он опустился рядом, легко и свободно, и сказал:

— Итак… Зовут Петром, а по фамилии Мальшин. Небось довольны теперь!

— Подумаешь, велико удовольствие! — попробовала огрызнуться Лидочка.

Он снова просунул руку под ее локоть. Лидочка рванулась, но рука держала крепко.

— Пустите! — сказала она, задохнувшись.

— Э… бросьте. Что за пустяки? А еще рабфаковка!

— Поэтому и говорю — пустите. А то смажу! — пригрозила в отчаянии Лидочка.

Он со смехом зажал обе ее ладони в одной своей.

— Ишь до чего прыткая девушка! Ну, пробуйте! Что, силенки мало?

Лидочка резко рванулась и побледнела.

Мальшин взглянул в глаза и выпустил ее руки.

— Ну, будет! Если обидел — не взыщите. Я такой уж уродился, разбойный!

Лидочка посмотрела на него и засмеялась:

— Я разбойников не боюсь!

Он закурил папироску и закинул ногу на ногу.

— Трудно было выучиться так вертеться? — спросила Лидочка.

Мальшин осторожно выпустил колечко дыма, повернулся к Лидочке и начал серьезно рассказывать о занятиях гимнастикой.

Лидочка поднялась со скамейки, когда уже свечерело.

— С вами заговоришься! Надо домой идти.

— А вам куда?

— На Васильевский, на Пятнадцатую линию.

— Подождите! Я оденусь и провожу вас. Почти по дороге. Я у Николаевского моста живу.

Он побежал в раздевалку.

Лидочка осталась одна на скамейке. Внимательно прислушалась к толчкам крови в глубине тела и с недоумением покачала головой.

— Ну, вот я и готов. Идем!

В обычном костюме, в черной толстовке и брюках с широким клешем Мальшин казался ниже и понятнее, и поэтому Лидочка доверчиво прижалась к его руке.

Вышли на набережную.

Розовой сталью отливала Нева и тихо бурлила, омывая быки моста.

Взлетающей ввысь тонкохвостой кометой пылала игла Петропавловского шпиля.

Перейдя мост с Петербургской стороны, они устали и снова присели на набережной у биржи.

Мальшин подозвал мороженщика и угостил Лидочку малиновым мороженым.

Она, сощурившись от удовольствия, лизала языком холодную, сладкую массу, зажатую между тонкими вафлями, и слушала Мальшина.

Внезапно спросила:

— Почему я вас никогда не видела на комсомольских собраниях?

Он неторопливо отозвался:

— Я не комсомолец!

— Почему? — даже отодвинулась Лидочка.

— Я не тороплюсь вступать. Что проку? Много в комсомоле лишнего народу. Ничего паря не смыслит в политике, книжки толком прочесть не умеет, а сам в комсомол лезет. Лестно! А я пока не угляжу, что дошел до сознательности, — записываться не буду. Чего зря загружать?

— Так в комсомоле же и можно образоваться. Там и приобретается сознательность!

— Ну, у меня такое уж самолюбие. Не желаю, чтоб меня учили! Сам выучусь!

— Вы гордый! — тихо сказала Лидочка и с удовольствием взглянула на Мальшина.

Он сидел боком, и ясный профиль его отчетливо стыл на розовой немеркнущей заре.

«Странный», — подумала Лидочка.

— Кто ваш отец?

— Отец? Был рабочим. Токарь. В седьмом году заслали в Сибирь, там и помер. А мать в деревне сейчас, на родине. Звала меня. Только я в деревню не поеду. Темнота и скука!

— Меня тоже мама звала на огород это лето, а я не поехала, — вздохнула Лидочка и встала.

— Идем! Что это такое?! Никак не могу домой дойти.

В воротах Лидочка остановилась:

— Ну, спасибо за проводы и угощение. До свиданья!

Под воротами было темно.

Мальшин шагнул к Лидочке и твердо взял ее за руку.

«Вот… вот!.. Страшное… то самое», — мелькнуло в голове у Лидочки, и она обессиленно закрыла глаза.

Почувствовала прикосновение к своим губам чужих, властных и нежных. Охнула и безвольно прильнула к чужому плечу.

— Завтра на площадке, — сказал Мальшин.