Здание карательного отряда стояло на пригорке Суворовской улицы, отчетливо видное с вокзала. С одной стороны цепь матросов доползла до плетней домов, выходящих на улицу против дома, и залегла там, а с другой — оцепила сад, принадлежащий дому. Два отрядника стояли у дверей и внимательно смотрели в сторону вокзала. Бронепоезд стоял там серый, неподвижный, молчаливый, и в нем и вокруг него никто не двигался.

Буров спокойно встал, перешагнул через плетень и, небрежно размахивая руками, пошел ленивой развальцей через улицу к часовым.

Они заметили и встрепенулись. Лязгнули затворы.

— Стой, куды?

К вам, — совершенно равнодушно ответил Буров.

— Ты видкиля?

— С вокзала.

— А де ж наш?

— А мы его пока задержали, чтобы вы меня отпустили назад. Мне нужно поговорить с вашим начальником. Чи он сам за спиртом приедет, чи нам привезти? — сказал Буров с легкой усмешкой.

— Подыми руки, — ткнул в него винтовкой часовой.

Буров поднял.

— Стой так! Федько, сбигай за батькой!

Второй бандит ушел в дом.

Буров услышал, как под тяжелыми шагами затрещала лестница, и в пролете двери появился Рыкало, суровый и мрачный.

— Хто такой?

— Я с бронепоезда, товарищ начальник. — Голос Бурова задрожал деланным испугом.

— Якого тоби биса треба, мать твою? Де мий гонець?

— Он у нас остался, товарищ начальник, чтоб вы меня не задержали. Я пришел насчет спирту поговорить.

— А! — Рыкало осклабился. — Що, гарно я вас поддив?

Буров промолчал секунду, потом ровным и тихим голосом сказал:

— Слушай, ты, сукин сын, в печенки, гроб и веру. Я даю тебе пять минут подумать. Если через пять минут командир не будет у меня целехонький — пеняй на себя.

Рыкало отшатнулся. Вскинул своей нечеловеческой челюстью.

— Бий его в мою голову!

Но прежде чем часовые успели сделать движение, Буров заложил пальцы в рот, дьявольский разбойный свист хлестнул улицу, и из-за плетней поднялись матросы. Жадные глазки винтовок уперлись в Рыкало и часовых.

Наступило молчание.

— Добре! — прохрипел Рыкало. — Добре! Тильки ж вашему командеру зараз конец буде! — И одним прыжком он очутился в здании.

Когда в маленьком окне засинело, население подвала стало поднимать грязные лохматые головы с пола и нар, и пятнадцать пар глаз уставились с недоумением на новых жильцов.

Лариса Петровна безутешно рыдала, закрыв лицо.

— Что же будет? Что будет? Ах я несчастная! Мне на улицу нельзя будет выйти! Засмеют меня, заклюют!

Большаков стоял над ней в мрачном раздумье. Он негодовал на себя, бесился и чувствовал какую-то проклятую неловкость перед своей случайной подругой, и его злили ее слезы.

— Послушайте, Лариса Петровна! Не плачьте! Я все сделаю! Ну хотите, я женюсь на вас и увезу вас отсюда? — сказал он в отчаянии.

Лариса Петровна отняла руки от глаз и посмотрела на него. Потом ее лицо, свежее, пышущее румянцем, трогательное в своем бессилии, дрогнуло тайной улыбкой.

— Правда? Правда? Какой вы хороший!

У Большакова заныло под ложечкой. «Что я, с ума сошел?» — подумал он и вслух сказал:

— Ну конечно, правда!

— Добродию! — просипел над его ухом глухой голос. — А чи нема у вас тютюну? Три недели без тютюну сижу, ка-зна за що.

Неимоверно грязный, лохматый человек стоял за Большаковым, протягивая черную, худую руку.

Большакова передернуло, он с дрожью сунул руку в карман, бросил кисет на протянутую ладонь и повернулся к Ларисе Петровне.

Но пол под ним дрогнул, все зашаталось и заскрипело. Оглушительный грохот потряс подвал, и с потолка, вздымая столбы белой пыли, осыпая орущих в ужасе людей, рухнула штукатурка.

Не успел Рыкало скрыться в здании, как Буров, тоже в несколько прыжков, перенесся через широкую улицу к матросам и поднял ракетный пистолет.

И тогда совершилось то, о чем жители Хреновина до сих пор еще говорят с благоговейным страхом, понижая голос до шепота и наклоняясь вплотную к собеседнику.

Это событие стало даже официальным началом нового летосчисления для хреновинцев, которые говорят! «Это случилось до происшествия», или: «Это случилось после происшествия».

Сперва над Суворовской улицей взвилась шипящая змея, оставляя за собой черный дымный след.

Потом, как утверждают очевидцы, из стальной черепахи на вокзале сверкнула короткая желто-зеленая молния. Потом воздух дрогнул от тяжелого удара над местечком, пригибая к земле шапки акаций, провыло неистовым поросячьим визгом какое-то чудовище, и, наконец, верхняя часть дома Лейбы Аймасовича взнеслась на небо в огне и столбах черного, тяжелого дыма, взметнувшегося высоким фонтаном.