Шрифт:
Но праведный крик растворился среди людского многоголосья; так же не слышен стон раненого, когда звучат боевые трубы.
Треснул косяк, и длинные щепы ощетинились острыми копьями, царапая нападающую чернь.
— Глинского бей! Глинского долой!
Подобно древкам копья, сухо хрустнули щепы. Путь в собор был открыт, и толпа, оглашая храм проклятиями, ворвалась в притвор. Успенский собор был пуст.
— За алтарем Глинского искать надобно, там он, лиходей, спрятался.
На секунду толпа застыла, и, видно противясь всеобщему замешательству, все тот же голос гневно взывал:
— Бей христопродавца! Это он и его мать с мертвецов на город воду кропили.
И, отринув последние сомнения, разъяренная толпа бросилась к алтарю.
Перепуганного Юрия Глинского таскали за волосья, били в лицо, а потом стали топтать ногами. Боярин обрызгал святые сосуды кровью, хлынувшей из горла, и скоро затих.
— За волосья поганца из святого места! — надрывался Петр Шуйский. — Черту место в чистилище!
Тело Юрия Глинского выволокли из собора, а потом под смех и улюлюканье потащили через орущую и негодующую толпу вон из Кремля. Каждый смерд, наслаждаясь полученной властью, плевал в обесчещенное тело некогда всесильного боярина, который еще час назад был родным дядькой великого государя.
— На торг его! Злодея на позор выставить!
— На позор его!
Из мертвого тела еще не вытекла кровь, она смешивалась с пеплом и грязью, оставляя после себя бурый след, который тут же затаптывала многочисленная толпа.
Тело князя приволокли на московский торг и бросили среди сгоревших лавок. Еще неделю назад на этом самом месте Глинский отдавал распоряжения о казни и милостях. Именно здесь отрубленные головы палачи складывали в корзины, тела бросали на телегу с соломой. Сейчас вместо соломы — пепел, вместо судей и палачей — беснующиеся смерды. Глаза князя были открыты, и он безмятежно и спокойно наблюдал за своим позором.
Сутки Юрий Глинский пролежал на площади. Бродячие псы обнюхивали начинающее смердеть тело, и караульщики, приставленные к убиенному, лениво отгоняли псов. На вторые сутки распухшее, обезображенное тело князя бродячие монахи закинули на телегу и отвезли далеко за посады, где, наскоро прочитав молитву, засыпали землицей, пометив захоронение еловым крестом.
Смута
Утром торг был полон.
В орущей, гудящей толпе сновал долговязый монах в огромном клобуке, который просторно спадал на самые глаза. Чернец слегка волочил ногу, а следом за ним, не отставая ни на шаг, следовали дюжие молодцы. Бродячие и нищие узнавали монаха, низко склоняли босые головы, как если бы повстречали самого царя.
Если самодержец не всегда спешит отвечать на поклоны челяди, то монах почти с великосветской любезностью кланялся каждому бродяге, как будто видел в нем равного. Заприметив Василия Блаженного, он остановился перед старцем и опустился на колени.
— Прости, святой отец, — вымолвил чернец, — дозволь причаститься, руку твою поцеловать.
Василий нахмурился, выдернул из жилистых рук монаха ладонь и отвечал зло:
— Коротким же у тебя был путь от святого до татя. Руку мою целовать желаешь, только не избавит это тебя от грехов. В монашеском одеянии ходишь? Только как бы ты в овечью шкуру ни рядился, а клыки, они всегда видны! Москва на уголь похожа, знаю я, чьих это рук дело, и гореть тебе в геенне огненной.
Василий ушел, а хромой монах долго еще не мог подняться с колен.
— Что же вы стоите?! — воскликнул Яшка. — Руки мне подайте, подняться не могу! Проклятый юродивый, сил меня совсем лишил! Не язык у него, а яд!
Хромец оперся на руки молодцев. Встал. С трудом сделал первый шаг.
— Не один я в геенне огненной гореть буду, а еще и бояр царевых за собой позову! Да и сам государь не безгрешен! Что же тогда нам, слугам его, делать остается? — Помолчав, добавил: — Силантий, собирай народ, пусть челядь дом Глинского пощипает. Богат зело!
Часу не прошло, как торг загудел разбуженным ульем и, проклиная ворожею великую княгиню Анну и ее отпрысков, потянулся к дому убиенного Юрия.
Дом боярина Юрия Глинского не сгорел. Закопченный, черный от дыма, он громадиной стоял среди пепелища, словно заговоренный.
Челядь заперла врата.
— Отворяй, тебе говорят! Отворяй, ведьмино отродье! — волновались в толпе.
— Христом богом просим, — отвечали со двора, — идите себе с миром отсюда! Это дом боярина Юрия Глинского.
— Твоего хозяина уже мухи сожрали!
Дюжие мужики перебрались через забор, отодвинули задвижку, и толпа, разъяренная томительным ожиданием, повалила во двор, в сени, на конюшню.
— Не дам! Не дам боярское добро грабить! — заслонил дверной проем саженного роста краснощекий приказчик. — Это добро князей Глинских, родственников царя Ивана!
Детина без труда сдерживал нападающих и, гневно матерясь, стыдил охальников:
— Неужно совести совсем лишились?! Уймитесь!
— Да не так его надо! Прочь все подите! — сорвал клобук Яшка Хромой. И неторопливо заковылял на красное крыльцо.