— Это самый щедрый подарок, который я когда-либо получал, — честно признался пират. — Но я не из тех людей, что остаются в долгу, — сдержанно добавил он.

Рядом с капитаном лежало два свернутых холста, перетянутых красной атласной ленточкой. Бахтияр уже давно обратил внимание на то, что эмир бросает на них недоуменные взгляды. Вот и настал момент, чтобы сделать свой главный подарок.

Развязав алую ленточку, он осторожным движением раскатал холст. Такой подарок эмиру придется по вкусу, если он настоящий ценитель женской красоты.

Не ошибся Бахтияр, угодил в нужную точку, расшевелив в старом развратнике нечто нежное, уже не свойственное его возрасту. Эмир с минуту молча рассматривал портрет незнакомой женщины, а потом с чувством произнес:

— Как она хороша!

Нечто подобное до него произносили многие мужчины, но всякий раз эти слова звучали по-новому.

— Я рад, что картина тебе понравилась. А теперь, уважаемый эмир, взгляни на это полотно.

Холст, слегка зашуршав, развернулся, и взору эмира Искандера предстала сцена из Страшного суда.

Поначалу лицо старика выглядело слегка обескураженным, — он рассчитывал лицезреть нечто прекрасное из греческой мифологии, где, отринув всякое целомудрие, похотливый Дионис пьет сладкое вино в окружении молодых вакханок. Но вместо ожидаемого зрелища увидел предупреждающую сцену из джаханны.

Недоумение его усиливалось по мере того, как он вникал в сюжет «Судного дня», а когда наконец была рассмотрена каждая деталь картины, старый эмир неожиданно весело, почти по-юношески, расхохотался:

— Я понял твой намек, уважаемый Бахтияр, ты хочешь сказать, что путь в ад лежит через любовь к женщине? — Неожиданно старик сделался очень серьезным. — Если бы это соответствовало истине, то на бренной земле не осталось бы места для святош. Я принимаю твой подарок! — торжественно объявил эмир Искандер. — А теперь проводите моего гостя, — произнес он, повернувшись к маврам.

За время беседы слуги даже не шелохнулись. Полное ощущение, будто они вросли в землю. Точеные мускулистые парни напоминали фигуры, вырезанные из черного дерева. Бахтияр уже и сам начал воспринимать их как некоторую декорацию к богатому убранству зала. И странным выглядело то, что они вдруг ожили, но, кроме того, каждый из них, как оказалось, имел еще и свой характер. Мавр с огромной золотой серьгой в правом ухе оказался более нетерпелив, и его алебарда с ярко-зеленой лентой в середине древка нервно дрогнула. Очень неприятное ощущение. Зато другой, чуток пошире в плечах, будто бы стараясь загладить возникшую неловкость, улыбнулся одними губами и сделал в сторону дверей крохотный шаг.

Аудиенция была закончена.

Поначалу эмир Искандер хотел повесить полотна на стену в молельной комнате, но, поразмыслив, решил этого не делать. Благочестивый сеид такого нововведения может не понять. Стенам полагается быть украшенными арабской вязью.

Можно перенести картины в собственные покои, куда вхожи только жены и доверенные евнухи, но сложность заключалась в том, что на картине была изображена женщина. Понять его не сумеют даже ближние. Иное дело картина «Страшный суд». Ее можно повесить даже в коридоре, в качестве назидания нерадивым слугам. Будь мусульманская религия менее ортодоксальной, так он непременно поместил бы ее у входа в город, пусть каждый путник задумается о конце своего пути. А так… остается только держать холсты в сундуке.

Впрочем, есть еще один выход, картины можно будет продать. Наверняка они стоят бешеных денег.

Но чем больше он смотрел на картины, тем сильнее его обуревало желание повесить их над своим ложем. Помнится, в недосягаемом детстве, когда он еще был христианином, над его кроватью висела похожая картина какого-то безымянного художника. Матушка приобрела ее подле храма во время одного из праздников.

Нет, эти картины нужно сохранить, чего бы это ни стоило!

— Махмуд! — громко позвал эмир.

На зов Искандера явился высокий худой юноша лет восемнадцати. Некрасивый, очень нескладный, с непропорционально длинными руками, висевшими вдоль тела, словно плети, он напоминал чахлое, иссушенное солнцем дерево.

Юноша был дворцовым художником и обладал неистребимой потребностью к рисованию. Он рисовал повсюду, где бы ни находился. Будучи еще ребенком, он чертил палочками по пыльной дороге, куском мела на гранитных берегах, а когда подрос, стал разрисовывать красками кувшины в лавке своего отца. Четыре года назад его чуть было не забили камнями по решению шариатского суда за то, что он нарисовал на холсте обнаженную женщину, и только заступничество эмира спасло его от неминуемой гибели. Присмотревшись к юноше, Искандер решил оставить его при дворе, выделив ему целую комнату для рисования. И юноша едва ли не ежедневно расписывал ее фигурами животных и людей, чтобы уже на следующий день замазать свои творения мелом и начать создавать вновь.

— Почему ты не рисуешь женщин? — однажды спросил эмир у юноши.

Художник, не смея смотреть в глаза повелителя, низко поклонился, отчего его руки, и без того длинные, почти коснулись пола.

— Как-то я нарисовал женщину, и меня чуть не убили за это, — сдержанно напомнил он.

— Вот оно что! — удивился эмир. — Как же выглядела эта женщина, которую ты рисовал?

— Как само совершенство, — искренне отвечал юноша. — Она была голой.

— Оказывается, ты не только художник, но еще и большой мудрец, — сдержанно заметил эмир. — Ты до этого рисовал обнаженных женщин?