— Жив буду, вернусь еще, — дал клятву на золотом распятии государь, уже забывая и обильные дожди, и смуту посошной рати.

А еще через версту показались скиты отшельников, а далее каменным оплотом на высоком берегу Суры стоял монастырь, и тень от пятиглавого собора падала на зыбкую волнующуюся поверхность убегающей реки. Ивана Васильевича приветствовал отрадный для его слуха колокольный звон. Он вышел из повозки, поклонился деревянным стенам, осенил себя крестным знамением и негромко произнес:

— Ну, теперича я дома!

— Дома, батюшка Иван Васильевич, дома, — откликнулся окольничий Алексей Адашев.

Все теснее сходился Иван Васильевич с Сильвестром. Священник подолгу проводил время с государем за беседой, и сказанные слова попадали на благодатную почву. Иван Васильевич жадно впитывал все, что говорил поп.

— Крест к небесам есть путеводитель беспреткновенный, высота и широта Креста есть мера свода небесного, — поучал Сильвестр. — Сила и могущество Креста — гибель всякой вражьей силы. Крестом смерть была умертвлена, и Адам получил жизнь. Носящий на раменах своих Крест делается подражателем Христу и также получает славу его со Христом! Вот так-то, Иван Васильевич, видишь, какая сила во Кресте. Месяц татаровый сей силой обладать не способен. А ты молись, Иван Васильевич, крепко молись! — повышал голос поп. — За всех русских молись, что в полоне у казанцев томятся и освобождения от тебя ждут… Долго ты передых не затягивай; как отдышишься малость, поосмотришься, так воинство со всей Руси собирай! Да и иди себе с Богом на ратное дело православных из полона выручать. Ты бы отца своего духовного слушал, митрополита Макария. Худого он не скажет! А от бояр стороной бы держался. И уж очень ты доверчив, государь, как дитя малое. Привязчивое у тебя сердце! Не будь таким, построже сделайся. А врагов своих карай без жалости! Вот и пример у тебя есть… султан Магмет. У басурман тоже можно кое-чему поучиться, власть они крепко умеют держать! Тебе тоже пристало за нее зубами держаться!

— Я бы город хотел заложить на Казанской земле, — поделился своими мыслями Иван Васильевич, — чтобы с него на Казань ступать легче было бы. Я уже для него в устье Свияги и место присмотрел… Касимовский царь Шах-Али подсказал.

— Это басурман-то?! — недоверчиво хмыкнул в бороду Сильвестр. — Ой, подведет он тебя, государь, чует мое сердце, подведет! Вот попомнишь мое слово! Рожа мне его безбородая не по нутру!

— Он верно служил еще моему батюшке, — робко возразил царь.

— Верно… служил, — легко согласился Сильвестр. — За это он своим татарам и не люб! Вот к тебе и льстится оттого… А строить город на Казанской земле — это дело! Только не обессудь, государь, за сомнение, но не послушают тебя бояре! Надо бы для них что-то хитрое придумать, тогда и город поставишь!

Боярская дума по обыкновению собралась в Грановитой палате. Не скуп был великий князь Иван Третий Васильевич — красотой любил себя окружить. Италийцев из-за моря пригласил Кремль выстроить. Злые языки поговаривали, что так он хотел жену свою ублажить — Софью Палеолог. Баба к роскоши привыкла — как-никак византийских кровей. Даже Грановитую палату на ее вкус расписал: на сводах слова из Библии — житию учат, над дверьми герб византийский — двуглавый орел со львами, а на стенах веселыми красками сюжеты из Нового Завета.

Вошел Иван Васильевич. Одет был царь по-домашнему — в одном парчовом халате, на ногах татарские ичиги, только руки крепко сжимали знаки царской власти — скипетр и державу величественную.

Бояре молча поднялись с длинных лавок и поклонами встретили государя. Иван Васильевич хмуро посмотрел поверх спин, склоненных в почтении, туда, где Богородица держала юного Иисуса.

— Заступись и не оставь! — прошептали губы государя. — Ух, ироды, на власть царственную посягать, ту, что Богом дадена! И матушку мою до смерти извели!

Царь решительно пересек Грановитую палату и прошел туда, где на высоких ступенях возвышался трон.

Бояре молча, опустив бороды, исподлобья наблюдали за государем, словно говорили: «Что же он на сей раз выкинет?»

А когда государь опустился на царский стул, заскрипели и лавки — то бояре присели вслед за самодержцем.

— А Ивашка-то вымахал, — шепнул Шуйский Иван своему брату. — Еще вчера малец был, а сегодня башка под самые своды! А кулачище-то, о-го-го! Такой в кулачном бою любого насмерть уложит!

Иван Васильевич помалкивал. Смотрел на скучные лица бояр, на яркие фрески. Иван Висковатый — думный дьяк, сидевший подле государя, — подтачивал ножом гусиное перо. Ближе всех к царю сидели Шуйские — они породовитее остальных будут. Иван, старший из братьев, расположился по-хозяйски, вольготно — закинув ногу за ногу. Здесь же был и степенный боярин Иван Челяднин, а дальше, почти на самом краю лавки, выбрал себе место любимец государя Алексей Адашев.

Великий князь задержал на нем взгляд и осторожно молвил:

— Ночью мне сон приснился. Явился мне во сне Бог, Спаситель наш Иисус Христос. — Он обвел присутствующих голубыми глазами, такими же, какие были у его матери-литовки. Все молча слушали, только окольничий Алексей Адашев, явно догадываясь, о чем пойдет разговор, одобрительно качнул головой. — Протянул Господь мне руку, тут я и на колени упал, губами его ладони хотел коснуться… А Спаситель и молвил мне по-доброму: «Святое вы, — говорит, — дело задумали — басурман казанских наказать. Должна там вера христианская восторжествовать», — Иван Васильевич обвел долгим взглядом бояр.