— Сэм Каланге утверждает, что вы задумали убить его.

Я подумал, что наш обмен любезностями окончен, однако ошибся. Когда я собрался уходить, Елена «угостила» меня этим подарком.

— Что вы сказали?..

Елена пожала плечами.

— Он говорит, что вы якобы заплатили Редсону, чтобы тот инсценировал наезд на него. Хочет, чтобы люди подумали, будто его не случайно задавило землеройной машиной.

Я не знал, что сказать в ответ на это.

— На вашем месте я бы не стала особенно беспокоиться по этому поводу. Все равно вы ничего не можете сделать.

С этими словами Елена закрыла за мной дверь.

Настала моя очередь ходить по городу после заката с опаской.

Как же отреагировала на это Нафири?

— Не обращайте внимания. Вы тут ни при чем.

Мне показалось, будто президент Чиссано хмуро кивнул в знак согласия с полудюжины одинаковых настенных портретов. Сквозь тонкую бумагу упрямо, словно кошмарный сон, проступала надпись: ОГОНЬ РЕНАМО.

Кабинет партийного руководителя Голиаты недавно обзавелся предметами роскоши — теперь здесь стояли, исполняя роль стульев, старые мешки из-под бобов, набитые травой. Мы с Нафири «уговорили» полбутылки «пауэрса», малавийской тростниковой водки, за которую было заплачено квача из пресловутой жестянки. Еще одна особенность экономики Голиаты.

— Я действительно попал в беду? — поинтересовался я, чувствуя, как мне становится не по себе при мысли о словах Елены. От «сочувствующих», да и от многих других я был наслышан о том, как из-за чьих-то вздорных измышлений людям приходится бежать в саванну, где они пропадают навсегда.

— В беду? Никакой беды нет, — улыбнулась Нафири. — Если, конечно, план удастся.

Она закрутила бутылку крышечкой.

— Первая смена караула, — напомнила она.

Я подхватил свой автомат и поднялся по лестнице на крышу. Итальянскую землеройную машину круглые сутки охранял вооруженный пост из числа местных жителей.

Трех часов, проведенных в одиночестве после наступления темноты, оказалось достаточно, чтобы убедить себя: похоже, я вляпался в неприятную историю. Нафири недооценивала серьезность ситуации, ею владели безумные, хотя и романтические планы восстановить Голиату: все улицы будут полностью расчищены от завалов! Ее брат Сэм, напротив, был умен, прагматичен и имел опыт провинциального политика.

Было бы ошибкой ассоциировать Нафири только с партией, а ее брата — с матсангас. Если напуган Сэм, то и нам есть чего бояться.

И Елена, и Нафири убеждали меня, что ничего уже нельзя сделать. Однако кое-что сделать я все-таки мог. И после того как меня сменили на посту, я это сделал.

Крадучись, под покровом ночи мы с Сэмом Каланге двигались к своей цели. Люди, следовавшие за нами, представляли собой странное зрелище: отцы, ищущие своих пропавших сыновей. Тех самых сыновей, которые, видя, какой оборот приняла война, предпочли скрыться в неизвестном направлении. Опасаясь вампиров и вурдалаков, которыми якобы кишат местные кладбища, мы старались держаться поближе друг к другу; ночной пир в этом месте сродни Хэллоуину. Того и гляди нагрянет всякая нечисть.

Мы с Сэмом приготовили костер. Когда я зашел к нему и согласился на эту встречу, в наших отношениях появилось нечто новое — пусть даже взаимная трусость, не более того, но все равно это стало чем-то вроде мостика между нами, разговаривать с ним стало определенно легче. Сэм рассказал, что, когда власть над Голиатой перешла от него к Нафири и ФРЕЛИМО, он надеялся возглавить политическую оппозицию, а поскольку Родезия контролировала РЕНАМО, последняя претендовала на роль такой оппозиции. Однако сейчас, когда Йоханнесбург проводит политику «тотальной стратегии», вещи утратили всякий смысл. РЕНАМО как армии больше не существует. Она выродилась в карательные отряды, которыми командует невежественная солдатня. Это настоящий сброд: психопаты, сидящие на амфетамине, обторчавшиеся ублюдки с мускулистыми ногами спринтеров.

— Откуда к ним поступает эта наркота? — спрашиваю я. — Неужели мешки наркотиков сваливаются с неба? Или ее выдают за боевые заслуги?

У меня не было особого желания говорить о политике. Изуродованные лица детей, которых я учу, говорят мне о войне больше, чем все остальное.

Деревенские жители, сопровождавшие нас, сбились в кучку в том месте, где холм резко обрывается вниз, открывая взору тростниковый квартал Голиаты. Сэм позвал их ужинать. Они покорно подошли и сели возле костра. Наше сборище странным образом напомнило мне пиршества, устраиваемые его сестрой, однако это ощущение длилось совсем недолго. При всем сходстве место было совсем иное: могильные памятники и маленькие безымянные могилы.

Когда боевики РЕНАМО наконец-то соизволили появиться, то, скажу честно, они меня разочаровали. Трое взрослых надели себе на головы джутовые мешки, чтобы спрятать лица. Эффект скорее жалкий, нежели устрашающий. С ними пришли пять-шесть мальчишек, на вид не старше двенадцати лет. Судя по всему, из числа тех, кого насильно угнали из деревень и сделали бандитами. Они смотрели на нас с такой свирепостью и таким цинизмом, что мне стало ясно: в таких ситуациях они бывали уже не один раз.

— Где твои ученики? — рявкнула одна из фигур с мешком на голове. Я не сразу понял, что вопрос обращен ко мне. — Почему ты не привел своих учеников?