Контора пароходства занимает второй этаж старой португальской виллы, расположенной чуть севернее порта. Полки комнаты заставлены рядами древних бухгалтерских книг в тряпичных переплетах. Массивная мебель словно плавает в клубах табачного дыма. Около окна сидит белая девушка и что-то печатает на машинке. Она поворачивает к вошедшему голову, но потом возобновляет работу. От усердия машинистка чуть высунула язык — тот влажно поблескивает в задымленном воздухе кабинета. Верден подает ей свою бумагу. Язык девушки возвращается на положенное место, оставив влажный след на нижней губе. Она лениво указывает на дверь, кладет бумагу к себе на стол и продолжает печатать. Энтони тянется за бумажкой. Рука девушки поднимается и со шлепком ложится на лист. Встретив колючий взгляд машинистки, он первым отводит глаза в сторону. Задать ей вопрос — значит заставить машинистку заговорить, а Верден боится: вдруг у нее окажется противный голос.

Он открывает дверь. Эта комната светлее приемной и более современно обставлена. Флуоресцентные лампы на потолке поблескивают капельками влаги. На неровном полу — тонкий выцветший ковер. Огромный, нездорового вида человек жестом приглашает Энтони сесть. В комнате работает радио, настроенное на какую-то международную станцию. Немного искаженный трансляцией голос Центра управления полетом наполняет пространство.

— После того как «Аполлон-11» оказался на невидимой стороне Луны, мы потеряли его сигнал. Скорость корабля составляет 7664 фута в секунду, его масса — 96 012 фунтов. Остается семь минут и сорок пять секунд до выхода на лунную орбиту.

Спустя семь минут и сорок пять секунд вопрос с датой и способом отъезда Энтони Вердена из Лоренсу-Маркиша был решен — быстро и без всяких проволочек. Единственное, что вносит некую дисгармонию, — фальшивое имя в документах. А в остальном Энтони ждет судьба вольнонаемного матроса на борту какого-то пароходика.

— «Аполлон-11», «Аполлон-11», вызывает Хьюстон! Слышите меня?

— Капитан выдаст вам новый паспорт прямо перед прибытием в пункт назначения. — Скороговорка человека из пароходства явно приобретена в результате постоянного общения с типами вроде Вердена. Энтони представил себе эту массу людей, заходивших в кабинет — более или менее отчаявшихся, более или менее сконфуженных — и выходивших уже с новыми именами.

Верден сам не понимает, что вынуждает его покинуть Мозамбик, тем более на столь неудобном транспортном средстве, да еще под чужим именем. С другой стороны, он не может придумать причины, по которой должен остаться. Все, что составляло здешнюю жизнь Энтони, испаряется из его сознания подобно последнему эпизоду сна в первые минуты после пробуждения.

Как же добраться до дома? Он ведь даже не помнит, какая дорога туда ведет.

Нил Армстронг произносит: «Сейчас мы проходим над кратерами группы Мессье и смотрим на них сверху вниз, строго вертикально. Мы видим внушительных размеров глыбы на дне кратера. Я не знаю, на какой мы сейчас высоте, но думаю, что эти глыбы очень большие».

Энтони Верден нехотя покидает зону слышимости радио, выходит из комнаты, а затем и на улицу. Уже вечер, короткий тропический вечер. Он ловит себя на том, что по-прежнему комкает в руке документы. Энтони преодолел эту пропасть, шириной пусть даже всего лишь в улыбку клерка! При этой мысли его охватывает головокружительное ощущение радости: путь в новый, неведомый мир для него открыт.

А в кабинете, из которого он только что вышел, звучит голос Базза Олдрина: «Когда здесь зажигается звезда, в этом нет ни капли сомнения. В одно мгновение она там, а в следующее — уже бесследно исчезла».

Лето 1944 года

Дик Джинкс, до выхода на инвалидность — моряк торгового флота, разбирает пускатель электродвигателя (заказ от очередного клиента) и раскладывает разъятые части по верстаку. Поверхность верстака вся в зазубринах и царапинах, оставленных за долгие годы зубилом и плоскогубцами. Здесь помимо всевозможных механизмов чинились лошадиные удила и упряжь, набивались и штопались седла. Ножки верстака стоят на кирпичах, чтобы Дик мог работать стоя. Из-за больной спины он уже давно не занимается ремонтом сидя. Джинкс берет небольшую деталь двигателя, изучает и — что, по-вашему, последует дальше? — засовывает в рот, как спелую сливу. Он обсасывает ее, пока она не становится чистой, выплевывает железяку на кусок ветоши, вытирает и берется за следующую.

Элис — они с ней женаты вот уже одиннадцать лет — с ребенком на руках идет по заваленному всякой всячиной двору, стараясь не испачкать новое ситцевое платье о сваленную грудами рухлядь. Чего тут только нет! Кузнечные клещи для подковки лошадей в ржавом жестяном барабане; массивные резиновые покрышки, надувные и сплошные; огромные деревянные хомуты, наковальня, сломанное тракторное колесо выше человеческого роста. Солнечный свет, проникающий в каморку, просвечивает тонкую ткань ее платья, и Дику видны округлившиеся после родов бедра жены. Красивые икры сохранили форму, но вот коленки — коленки у нее совсем маленькие. Джинкс ничего не говорит Элис, но всякий раз, глядя на эти колени, морщится, затаив опасения.

Первому ребенку, дочери, которая и стала причиной их скоропалительного брака и его бегства в море в 1934 году, было бы сейчас одиннадцать лет, но девочка умерла буквально через несколько часов после своего появления на свет. Убитая горем Элис осталась на берегу одна, мгновенно превратившись в новоиспеченную соломенную вдову. Дик, впрочем, оказался ненамного мудрее, потому что в тот момент, когда умерла его новорожденная дочь, находился в самом центре Атлантики, и от взрыва в машинном отделении его отделяло всего несколько часов. Этот взрыв эхом отозвался на всей его жизни.