– Ну, может какой огарочек и остался, посмотрим. Лучше помоги подняться.

Она протестующее заверещала.

– Не хочешь помочь, я сам.

С трудом ступая обленившимися ногами, я проковылял мимо коек к зеркалу, привинченному над раковиной. Да, красавец. Ни усов, ни бровей, здоровенный ожоговый шрам от правой челюсти до волос. Героический защитник Великобритании, блин.

– Ложись, Билли! Тебе рано...

– Не понимаешь, как здорово опять ходить. Спрошу у доктора, когда можно в воздух.

Мардж зажала рот. С такими травмами мало кто выживает, в лучшем случае - остаются инвалидами на всю жизнь. Какие полёты! Отставка и спокойное растительное существование на пенсию героя!

Ангел, согласен с такой перспективой? Нет? Ну, придётся воевать дальше.

Она отдала мне письмо Бадера. Он обозвал меня недоумком и сопляком, что полез в лоб на "сто десятого". "Мессер", кстати, упал. Так что мой личный счёт вырос на две машины за один бой.

Ко мне стучались журналисты. Я согласился на интервью с условием, что в газеты попадёт фото, где лицо в бинтах вместе с глазами, не будут упоминаться ни фамилия, ни номер сквадрона. Пилот из N-ской эскадрильи сбил в одном бою сколько-то гуннов, обгорел как копчёный окорок и больше никогда не увидит небо... Записали? Свободны!

Тринадцатого сентября Мардж привезла мне верхнюю одежду, поддавшись на шантаж, что в противном случае герою-истребителю её доставит другая леди. Понятно, обещал ей месяц не переодеваться, нарушив клятву через три минуты.

– Поехали!

– Ты с ума сошёл! Тебя же не выписали...

– Я сам себя выписал.

Бадер не знал как реагировать, услышав историю бегства из госпиталя. По легенде, когда он сам до остервенения замучил медиков и заставил выписать допуск к лётной службе, даже "спасибо" им не сказал - вытащил бумажник и деловито поинтересовался: "Джентльмены, где я могу купить "Спитфайр"? Поэтому я очень рассчитывал на его понимание.

– Сэр, вы добивались возвращения в КВВС долгие годы. У меня нет ни дня. Я не могу больше безучастно смотреть из окна палаты, как они бомбят жилые кварталы.

– Билл, самовольная отлучка боевого лётчика из военного госпиталя - дезертирство, по крайней мере, в формальном отношении.

– Даг, на мне уже висит одно... Забыли? Как пайлот-офицер я должен быть в Шотландии.

Лидер авиакрыла сделал то же, что и обычно - закурил.

– Меня посадят вместе с тобой.

– Не обязательно. Если лётчик прыгнул с парашютом и через несколько дней вернулся на авиабазу, вы у каждого требуете медицинские справки о здоровье?

– Тебе точно не помешает. От психиатра. Принимай самолёт!
– он повернулся к моему эскорту, то бишь Мардж.
– Мисс, я рекомендовал бы вам потребовать от мистера Ханта поход к психиатру, если имеете на него серьёзные виды.

Как ни странно, ей особенно в голову запало не моё экстренное выздоровление, а угроза про "другую леди". Она поманила Рика, основательно вымахавшего за месяц, почесала за ухом и предупредила, кивнув в мою сторону:

– Проследи, милый, чтобы этот кобель даже не смотрел на других женщин. Если что, кусай вот сюда.

На этой милой ноте мы расстались, а я принял Mk2 с пушечным вооружением. В ту пору дефицитом стало всё - самолёты, лётчики, топливо, запчасти, боеприпасы. Выделив машину без очереди, Салага продемонстрировал, что ценит меня больше других.

Боевое крещение мой третий "Спитфаер" получил 15 сентября над Лондоном. В тот день мы походили на вратаря, к штрафной площадке которого приблизилось множество нападающих, и у каждого - мяч. Не знаешь куда бросаться.

Я впервые увидел в небе одновременно несколько сотен самолётов, и почти все они - немецкие. Наши, как обычно, в меньшинстве. Хорошо лишь, что истребительное прикрытие только на неповоротливых "сто десятых", "сто девятые" разворачивались, не доходя до города. Мы били немцев на подлёте, и над Лондоном, и после сброса бомб... Второй наскок был намного слабее. Мы теряли машины и людей, они - тоже, и, казалось, нет конца и края этой мясорубке.

Всадив последнюю очередь в хвост уносящемуся "Юнкерсу", впрочем, с непонятным результатом, я с трудом увернулся от "Мессершмиттов", явившихся прикрыть отход бомбардировочных эскадр. Вышел из пике у самых волн, чуть не задев их радиаторами, и едва дотянул до Дувра, выбрав для приземления сравнительно ровную площадку. Когда винт остановился, увидел причину снижения тяги - вместо кончиков лопастей винта остались одни лохмотья. Значит, воду всё-таки зацепил. Ещё пару дюймов и...

Меня разобрал нервный смех. Я упал на колени под крылом и обнял стойку шасси, пачкая меховой воротник смазкой. Через час или два меня там нашли какие-то солдаты... Честно - сообщить в сектор по рации о месте приземления не хватило моральных сил.

Пока подпирал колесо шлемофоном, Ванятка, змей подколодный, воспользовался минутой слабости и расспросил о случившемся девятнадцать веков назад. И я вдруг совершенно без сопротивления рассказал то, что из меня клещами не вытянуть было за столетия заточения в преисподней.

...Почему-то, когда мыслями возвращаюсь в Иерусалим, там ветер, всегда - ветер. И очень неуютно. На этой проклятой богами земле, клочковато поросшей редким кустарником, словно рожа больного старика, нет нормальной жизни. Островки римской цивилизации подлая Иудея растворяет в себе. Здесь нельзя служить долго. Каждый римский гражданин, от патриция до простого воина, рано или поздно заражается этой атмосферой ржавчины, разъедающей душу изнутри. Я ненавижу Иерусалим!