Тем не менее из изолятора все же изредка, но сбегали – и перебираясь через забор, и прорывая многометровые тоннели-подкопы. И тогда оказывалось, что часовой на вышке беспробудно спал, сигнализация, чутко реагирующая на голубей и бродячих кошек, отчего-то не срабатывала и бетонная преграда забора оказывалась не такой уж непреодолимой и форсировалась без особых ухищрений, с помощью голых рук и невероятного стремления к воле… Но чаще всего побегу способствовало то, что в круговерти дел у тюремщиков от усталости «замыливались глаза». И тогда дежурный на КПП равнодушно выпускал за пределы следственного изолятора заключенного, а часовой на вышке тупо, будто загипнотизированный, взирал на отчаянно карабкающегося на забор беглеца, забывая подать сигнал тревоги и схватиться за автомат…

Самохин встрепенулся, отогнал от себя череду вялотекущих мыслей – так и заснуть недолго! – и стал пристально вглядываться в озаренную неживым синеватым светом неоновых фонарей полосу запретной зоны под вышкой. Ему вдруг почудилось там какое-то движение… Присмотревшись, майор узнал Малыша. Лохматый пес развалился на земле, вытянув лапы, и разглядывал что– то одному ему ведомое в сгустившемся у подножия забора мраке.

Самохин едва слышно свистнул. Пес мгновенно вскочил, настороженно уставился на вышку, откуда донесся звук, сощурился под ослепляющим, бившим сверху в упор прожектором, зарычал.

– Молодец, – удовлетворенно похвалил его Самохин, – давай сторожи!

Пес постоял, потянулся всем телом, зевнул и неторопливо затрусил по комковатой земле в противоположный конец контрольно-следовой полосы, подальше от беспокойного соседа на вышке.

Майор поерзал, удобнее устраиваясь на табурете, достал сигареты, пошарил пальцем в глубине стремительно пустеющей пачки, вздохнул обреченно и закурил, старательно пуская сиреневый в свете неоновых фонарей дым в окошко. Потом осторожно снял с гвоздя автомат, положил на колени, потрогал маслянистый затвор, флажок предохранителя, спусковой крючок. Глядя на неприступный, мерцающий в потустороннем свете люминесцентных ламп, опутавших его проводами и колючками, забор, Самохин представил вдруг, что вот сейчас откуда-то от темных стен изолятора метнутся к нему две-три сгорбленные фигурки неведомо как выбравшихся из камеры зэков. Он не сможет, да и не захочет разглядеть их лица. Отсюда, с вышки, они покажутся не людьми даже, а призрачными тенями, которые, помогая и подсаживая друг друга, примутся карабкаться на забор, и он, Самохин, вздрогнув от неожиданности, поднимет автомат, передернет тугой затвор, вгоняя патрон в ствол, прицелится старательно и, задохнувшись на миг от волнения и азарта, плавно, как учили, нажмет на спуск. Майор стрелял редко, а из «Калашникова», дай бог памяти, в последний раз года три назад, но не промахнется наверняка – где тут промахиваться, когда до самого дальнего конца забора меньше сотни метров…

Самохин вспомнил, как у него на глазах командир конвойного батальона застрелил зэка-побегушника по фамилии… ну да, Золотарев, точно, Золотарева застрелил, которого Самохин знал, незадолго до случившегося разговаривал с ним, задерживал его, дурака такого, после первого побега, и все обошлось вначале без стрельбы, и потому поступок лихого комбата поразил тогда майора бессмысленной жестокостью. Тем более, что бойцы-«чекисты» могли без особого труда изловить ринувшегося в чистое поле под прицелом автомата зэка… И вот сейчас Самохин поймал себя на том, что тоже готов схватиться за оружие, целиться старательно, чтоб наверняка, и на мушке перед ним в этот миг будут маячить не люди со своими судьбами, радостями, печалями, хорошими и дурными поступками, которых у каждого в жизни хоть отбавляй, и побег из-под стражи – еще не самый страшный из них; нет, глядя отсюда, с вышки, в прорезь прицела, майор будет видеть не человека, а только четко различимую, как в тире, мишень…

Самохин докурил сигарету, щелчком послал окурок в окно, посмотрел, как рубиновая точка канула где-то в скудной траве за границей запретки, а чуткий Малыш большими прыжками метнулся на шорох, принюхался подозрительно к сигаретному дыму и улегся неподалеку, видимо решив не доверять охрану этого участка забора подозрительно-беспокойному часовому.

Пронзительно зазвонил телефон, и Самохин, подняв трубку, узнал голос Рубцова.

– Ты чего не доложил-то, что пост принял?

– Да… забыл! – смутился майор.

– Ну ладно, бывает. Как отдохнул? Пофилософствовал небось, на звезды глядя?

– Я бдил! – помня, что телефонные разговоры записываются, коротко ответил Самохин.

– Одно другому не мешает. Но лафа твоя, Андреич, кончилась. Этот этап спихнули, сейчас тебя старшина Иванов сменит, а ты подходи сюда, в дежурку. Ну, бывай. Да гляди, не пульни в старшину, он уже к тебе направляется.

Самохин повесил автомат на прежнее место и стал ждать смены.

Спустившись с вышки под ворчание сменщика, он действительно почувствовал себя отдохнувшим и бодро зашагал на КПП.

В комнате ДПНСИ было накурено и тесно. Кроме Варавина и Рубцова, здесь находилась только что заступившая на дежурство смена майора Жихарева и несколько солдат-«чекистов» во главе с крепким, затянутым в портупею капитаном внутренних войск. Все были сосредоточены и суровы.

Рубцов по-военному четко изложил план действий по изъятию из камеры приговоренного к высшей мере по фамилии Жуков.

– Диспозиция такая, – мельком глянув на вошедшего Самохина, продолжил Рубцов: – Выдвигаемся в корпус ровно в два ноль-ноль. Передвигаться тихо, сапогами не греметь, дверями не хлопать. Работаем аккуратно, молча, как в разведке. Жихарев отключает сигнализацию у «вышаков», чтобы, когда камеру откроем, трезвон на весь изолятор не поднимать. Входим быстро, без толкотни. Первыми идем мы с капитаном… – Рубцов глянул на командира «чекистов».

– Сиверцев, – напомнил тот.

– Да, мы с начальником конвоя капитаном Сиверцевым. За нами Самохин с Варавиным. Жихарев и солдаты – в коридоре, на стреме. Я даю команду «вышаку» собирать вещи. Если он отказывается, начинает орать, буйствовать, в общем, не повиноваться, мы с Самохиным берем его на болевой прием, придушиваем слегка… Чтоб заткнулся. Капитан Сиверцев надевает ему наручники, а Варавин пихает в пасть кляп. Есть кляп? – строго посмотрел на ДПНСИ Рубцов.

Тот молча показал свернутое в тугой валик замызганное вафельное полотенце.